Страница 41 из 73
— О нет, мама! — воскликнул Александр. — Не медленнее, а быстрее!
— Значит, тебе не терпится пойти в коллеж, где веселья не будет? — спросила Катрин.
— Нет, я не хочу с тобой расставаться. Но всё-таки хочу побыстрее выучиться.
В этой новой атмосфере время летело быстро, и Катрин заметила, что прошёл год, а её сын ни разу ничем не болел.
Потом как-то в дверь позвонили, и вошли двое мужчин. Катрин не слишком удивилась их приходу. Обычно, после получения от Дюма небольшой суммы денег, приходили двое мужчин, чтобы забрать какую-нибудь вещь: часы и канделябры с камина, картину, ковёр из гостиной или бюст, стоявший в углу на подставке.
Она понимала, что Дюма постепенно распродаёт подаренные ей вещи, но, пока у неё была крыша над головой и кухня, Катрин это мало волновало.
Но на сей раз дело приняло иной оборот. Мужчины имели опись всего, что было в доме, и начали проверять наличие вещей. Катрин потребовала объяснений.
— В будущем месяце мы всё выставляем на продажу, — объяснил один из них. — Дом и всё имущество.
— Но дом принадлежит мне, а вещи эти — мои!
— Значит, это вы госпожа Лабе?
— Разумеется.
— Прекрасно, в таком случае вас не должно удивлять, что в будущем месяце всё пойдёт с молотка. Уже целый год вы не вносили плату за вашу ипотеку, и мы потребовали ареста имущества.
— Какая ипотека? Что ещё за арест имущества? — вскричала Катрин. — Я ничего не знаю об этой ипотеке.
— Дом и всё имущество заложены до последнего гвоздя, мадам. Вы должны были каждые три месяца платить двести четырнадцать франков, но ни один платёж не был внесён.
— Прошу вас, предоставьте мне отсрочку, и вы увидите, я заплачу.
Едва мужчины ушли, пообещав снова вернуться через несколько дней, Катрин быстро одела Александра и побежала с ним на остановку омнибуса. Всю дорогу до Парижа чувство грозящей катастрофы мешало Катрин болтать с мальчиком, для которого поездка на омнибусе представлялась чудесным приключением.
В квартире Дюма Катрин сказали, что сегодня вечером дома его не ждут и не знают, где искать.
— Мы ещё зайдём, — сказала Катрин слуге и ушла, взбешённая тем, с какой наглостью тот смотрел на неё.
Но Катрин злилась главным образом на Дюма, который сперва подарил дом, а потом, не поставив её в известность, заложил его. Она припомнила множество посыльных, что заставляли её подписывать разные бумаги, всё то, что Дюма заставлял Катрин проделывать без её ведома.
По мере того как она переходила из кафе в театр, расспрашивая о Дюма, и везде замечала, как все взгляды устремляются на её сына, ярость Катрин усиливалась.
Неожиданно она оказалась у Люксембургского сада, перед домом, где жила мать Дюма, и решила показать бабушке внука, рассказать о том, что Дюма до такой степени пренебрегает своим сыном, что даже отнимает у него кров.
Консьерж указал Катрин квартиру на четвёртом этаже. Дверь открыла неряшливо одетая сиделка.
— Я хочу видеть госпожу Дюма, — сказала Катрин.
Сиделка сразу смекнула, в чём дело, метнув на Катрин и её сына такой же взгляд, каким на них смотрели все, кого они встречали в этот день, и ответила:
— Госпожа очень тяжело больна и никого не принимает.
Но Катрин оттолкнула её и вместе с Александром вошла в квартиру. Пройдя прихожую, она подошла к приоткрытой двери в маленькую комнату с задёрнутыми портьерами; её освещали только лучи света, пробивавшиеся в щель между шторами.
В кресле, обложенная подушками, сидела сухонькая старушка; на ладони одной руки — рукав платья был булавкой пришпилен к груди — пальцы были высохшие, скрюченные. Её лицо, глаза на котором казались двумя тёмными дырами из-за сведённых судорогой мышц шеи, было перекошено.
— Госпожа Дюма, — обратилась к ней Катрин, но старая дама пристально смотрела на ребёнка.
— Вы — сын моего Александра! — воскликнула она. — Да, это вы! О, дитя моё! Скажите, как вас зовут.
— Александр, — пробормотал он, напуганный видом парализованной старухи.
— Мадам, — снова обратилась к ней Катрин, — мне необходимо как можно скорее видеть господина Дюма.
— Зачем? — спросила госпожа Дюма, с трудом поворачивая голову в её сторону. — Что вам от него нужно?
— Мой дом заложен. У меня его отнимут, если я не внесу проценты за ипотеку.
— Денег? Вы хотите денег? Вы — лишь одна из многих женщин, которые злоупотребляют добротой и щедростью моего сына. Вы ничего не получите. Уходите! Убирайтесь отсюда!
Катрин хотела взять за руку Александра, но старуха вцепилась в её руку с криком:
— Но моего внука вы с собой не уведёте!
На миг показалось, что между женщинами начнётся борьба, но больная вдруг затряслась, и сиделка тотчас принялась искать на стоявшем рядом с креслом столике лекарство, которое должна была давать госпоже Дюма в этом случае.
Катрин убежала с Александром, который расплакался от страха.
— Это была моя бабушка? — спросил он.
Они уже несколько минут шли по улице, как вдруг малыш, показав на поперечный проезд, закричал:
— Смотри! Там папа!
Катрин увидела Дюма, стоявшего рядом с экипажем.
— Беги! — велела она. — Задержи его!
Катрин пожалела, что она столь поспешно послала сына к отцу, ибо увидела, как из кареты с грудным младенцем на руках спускается кормилица в деревенском наряде, а Дюма подаёт руку красивой шатенке.
Но Дюма ничуть не смутило неожиданное появление Катрин и Александра. Он представил друг другу обе свои семьи так, словно то было самым обычным делом на свете, словно ничто не могло быть более радостно и кстати, чем эта встреча.
Красавица актриса, еврейка Бель Крельсамер, казалось, была очень довольна знакомством с другими членами семейства Дюма.
— Ваш отец без конца говорит о вас, — сказала она, погладив белокурые кудри Александра. — А вы не хотите взглянуть на мою малышку?
Она приподняла покрывало из лёгкого кашемира, и кормилица показала тёмноголовую новорождённую с пухлыми, в отца, губами.
Сравнение этого ребёнка с её сыном принесло Катрин мимолётное горделивое удовлетворение.
— Пойдёмте, все вместе! Заходите! — воскликнул Дюма.
— Здесь живёт мадам? — спросила Катрин.
— Нет, это контора моего нотариуса. Я иду туда заявить себя отцом этой малышки.
— Что ты хочешь сказать?
— То, что она должна иметь право носить мою фамилию и наследовать моё состояние, если когда-нибудь оно у меня появится, — с улыбкой пояснил Дюма.
Катрин отвела Дюма в сторонку и тихо сказала:
— Ты так и не признал своего сына, который заслуживает этого гораздо больше.
— А к чему мне это делать? — спросил Дюма. — Кто станет оспаривать у моего сына его фамилию! Взгляни на него. Никогда ещё человек не был лучше воспроизведён в миниатюре, чем я в Александре! Но девочка — дело другое: она нуждается в защите.
— Значит, ты отказываешься? — вскричала Катрин, щёки у которой запылали.
— Успокойся, дорогая моя Катрин. Ни от чего я не отказываюсь. Заходи, и всем выправят надлежащие бумаги.
— Хорошо, ну а как быть с моим домом? — спросила Катрин, прежде чем войти к нотариусу. — Проценты с ипотеки не выплачены, и всё имущество будет арестовано.
— Я этим займусь, — успокоил её Дюма. — Не изводи себя из-за этого.
Долгий опыт научил Катрин, что если Дюма говорит: «Не изводи себя», значит, пришла пора мучений. Но лишь в ту секунду, когда нотариус протянул ей перо, чтобы подписать документ, Катрин задала себе вопрос, права ли она, делая это.
Всякий раз, когда Дюма добивался её подписи, это оборачивалось какой-нибудь потерей. К Катрин приходили люди, чтобы забрать её каминные часы, ковёр, а теперь и дом. Что ещё они у неё отнимут?
— Я боюсь, — прошептала она.
— Но для боязни нет никакого повода, — возразил нотариус. — Разве не к выгоде вашего сына иметь возможность законно носить фамилию отца, пусть даже он и не будет пользоваться всеми правами, если господин Дюма не женится на вас?