Король Парижа

   — Я согласна, — покорно ответила Катрин и поставила свою подпись.

Дюма тоже подписал бумагу, выведя своим каллиграфическим почерком красивый росчерк; потом, подняв сына высоко в воздух, он объявил:

   — Дамы и господа, позвольте представить вам Александра Дюма, будущего маркиза Дави де ля Пайетри! Всегда помни, сын мой, что ты потомок рыцарей ордена Святого Духа, который учредил король Генрих Третий, внук самого отважного из генералов Наполеона и сын лучшего драматурга Франции! Будь достоин своих предков!

Когда он поставил Александра на пол, лицо мальчика светилось гордостью.

   — Какой девиз у нашей семьи? — спросил его Дюма.

   — Любовью за любовь.

   — Тогда живо поцелуй меня!

И отец с сыном расцеловались.

Однако опасения Катрин оправдались. Через несколько месяцев двое мужчин опять явились к ней, но на сей раз они пришли забирать не картины или дом: они хотели отнять у неё сына. Дюма решил отправить Александра в пансион.

Бледная и трепещущая от страха, Катрин попросила:

   — Подождите, я пойду его поищу.

Потом она выбежала в сад, где играл Александр, и шепнула ему:

   — Спрячься скорее. И домой возвращайся, когда совсем стемнеет.

   — Почему? — спросил он.

   — Эти люди хотят отвести тебя к бабушке. Неужели ты хочешь жить с ней?

Придя в ужас, мальчик убежал в глубь сада и залез на дерево, что нависало над стеной соседнего дома.

   — Я не смогла его отыскать, — пожаловалась Катрин визитёрам.

Они недолго подождали и ушли.

Сразу после их ухода Катрин помчалась в Париж и пришла к нотариусу, составлявшему подписанный ею документ.

   — Он хочет забрать у меня сына, — заявила она.

   — Естественно, — ответил нотариус. — Разве это не во благо вашему ребёнку?

   — Нет! Сегодня отец будет пичкать его сладостями, а завтра забудет накормить. Он не способен воспитывать ребёнка.

   — С этим вы бессильны что-либо поделать, мадам; закон на стороне отца.

   — Я должна была бы солгать и отрицать, что он его отец.

   — Это всё равно вам не помогло бы. С точки зрения закона этот ребёнок вам не принадлежит.

Катрин, получившая глубокую душевную рану, поспешила вернуться в Пасси. Голодный и продрогший Александр по-прежнему прятался в саду.

   — Бабушка ушла? — спросил он.

   — Она бросила на твои поиски полицейских. Нам придётся день и ночь скрываться от них.

   — Что мы должны делать?

   — Ты спрячешься. Не будешь выходить из моей комнаты, будешь спать у моей кровати; я постелю тебе на полу матрац.

Охваченная паникой, Катрин ночью решила бежать вместе с сыном и принялась увязывать узлы, хотя и понимала, что замысел этот безрассудный; ведь денег у неё не было, а весь их багаж уместился бы в одной корзине.

В разгар этих торопливых сборов в дверь постучали. Александр забился под кровать матери; сердце у него бешено колотилось, когда он слышал, как под тяжёлыми шагами скрипят половицы, и видел, как то приближается, то отдаляется свет свечи. В конце концов свет проник и под кровать; Александр вскрикнул. Мать тоже закричала; мужская рука схватила его и вытащила из укрытия.

Мать обняла его и, всхлипывая, прошептала:

   — Александр, мальчик мой!

И он почувствовал, как к его лицу прижалось мокрое от слёз материнское лицо.

Александра вырвали из объятий Катрин; кто-то вынес мальчика на улицу; на него повеяло прохладой ночного воздуха, а уже через минуту он сидел в карете, накрытый тяжёлым пледом, и слышал приглушённые, горестные возгласы матери.

Когда явился Дюма, Катрин находилась в окружении соседок, которые успокаивали её с помощью холодных компрессов и английской соли.

   — Уходи! Уходи! — закричала она.

Но Дюма выгнал предупредительных соседок, захлопнув за ними дверь.

   — Полно, Катрин, будь благоразумна!

   — Я не хочу быть благоразумной! Мне нужен мой ребёнок.

   — Но ты же не потеряла его. Он будет навещать тебя каждое воскресенье. Просто я отдаю его в коллеж.

   — Теперь у меня больше ничего не осталось, — стонала она. — Ты лишил меня моего дела, завладел моим телом, отнял у меня ребёнка. А сейчас хочешь лишить меня жизни!

   — Катрин, милая! Ты взволнована. Когда ты успокоишься, ты взглянешь на вещи более здраво. Неужели ты не хочешь, чтобы твой сын получил хорошее образование? Я обеспечу тебе пансион, достаточный для безбедной жизни.

   — Нет! — кричала Катрин. — Нет, ты не сможешь вернуть всё, что у меня отнял! Я не хочу ни в чём быть тебе обязанной.

   — Прошу тебя, Катрин, выслушай меня. Зайди завтра к нотариусу, и мы всё уладим, чтобы ты ни в чём не знала нужды.

   — Уйди! Это всё, о чём я тебя прошу. Уйди!

Дюма вздохнул, попросил соседку присмотреть за Катрин и ушёл.

Мы не знаем, что произошло у нотариуса, нам даже неизвестно, была ли у него Катрин. Но вскоре дом в Пасси был продан в возмещение ипотеки, и Катрин вновь осталась одна в мансарде, зарабатывая на жизнь шитьём. Всё случилось так, словно ураган по имени Дюма подхватил её, поднял на воздух, а затихнув, опустил несчастную женщину на прежнее место.

Дюма, преследующий самые благие намерения, радовался тому, что обеспечил сыну приличное воспитание.

Глава XXI

ДУЭЛЯНТ?

Действительно ли Дюма был шутом? Вся Франция смеялась над невероятными историями, которые он выдумывал ради собственного удовольствия.

Да, Дюма развлекал Францию, но какая участь ждала в итого всего этого его внебрачного сына?

Даже в глубокой старости Дюма-сын не мог без содрогания вспоминать о годах, проведённых в коллеже, и это заставляло его сразу менять тему разговора. Самый пространный намёк на это содержится в одном абзаце его письма Кювилье-Флёри, наставнику принцев из Орлеанской фамилии.

«Меня постоянно дразнили, — пишет он, — на меня сыпались оскорбления. Не проходило дня, чтобы я не ввязывался в одну или несколько драк, хотя неизменно оказывался побитым. Не было дня, когда моё тело не было бы в болезненных синяках. Я впал в отчаяние. Я перестал расти. Я был слабым, болезненным, меня не интересовали ни игры, ни учёба. Но тем не менее я не сдавался и ни слова не говорил об этом моим родителям. Моей матери это могло бы показаться упрёком. Мой отец усмотрел бы в моих жалобах признак слабости. Мне приходилось страдать молча и искать утешения в уверенности, что так не может продолжаться до самой моей смерти».

Чтобы понять приведённые слова и другие беглые намёки Дюма-сына на эти тягостные годы, давайте приглядимся к самому коллежу.

Представьте себе похожие на казармы трёхэтажные квадратные строения — когда-то они были отделаны белым искусственным мрамором, но с годами он облупился, — которые окаймляют двор, замощённый неровной брусчаткой. Посреди двора железная колонка в окружении луж стоячей, грязной воды. Здание могло бы сойти за тюрьму, но это был коллеж для мальчиков.

Директор Проспер-Парфэ Губо считал себя в некоем роде журналистом, потому что изредка пописывал статьи под псевдонимом Пьер Обри. Он также был в некотором роде драматургом и под псевдонимом Дино принимал участие в создании мелодрамы «Тридцать лет, или Жизнь игрока», на долю которой в девятнадцатом веке досталось больше всего аплодисментов. И ещё он подарил Дюма-отцу идею пьесы, которую тот превратил в «Ричарда Дарлингтона».

То, что Губо, несмотря на разнообразие своей деятельности, мог руководить школой, говорит в его пользу, если только мы не станем задаваться вопросом, как он ею руководил. Нам известно, что иногда, если сам Губо или кто-либо из его друзей-драматургов ставил пьесу, он приводил сто учеников своего коллежа в театр, чтобы они исполняли роль клаки. Учеников это приводило в восторг, и у всего Парижа создавалось впечатление о весёлой школе, где дети всесторонне развиваются под просвещённым директорством художника. Вероятно, такое впечатление создалось у Дюма-отца, и по сей причине он выбрал Губо в наставники собственному сыну.