Страница 83 из 207
Майор увидел, как Стропилкин побледнел, медленно повернулся, словно хотел что-то сказать, потом нерешительно двинулся к двери. «Тесто! Сырое тесто! Из него можно слепить, что угодно!» — подумал майор и велел вернуть пленного обратно.
Когда Стропилкин снова вошел, майор выбросил вперед руку и выкрикнул:
— Хайль Гитлер!
Все, кто были в комнате, вытянули руки и уставились на застывшего в величественной позе майора. Лишь один Стропилкин пугливо переминался с ноги на ногу, не понимая, что от него хотят. Майор пристально смотрел на него, как бы сверлил своим взглядом.
— Ну!.. — Он сделал шаг к Стропилкину.
Стропилкин затрясся мелкой дрожью. Как будто загипнотизированный взглядом майора, он медленно потянул руку кверху.
— Schon!* — не скрывая своего удовлетворения, сказал майор и приказал обер-фельдфебелю поправить полусогнутую руку Стропилкина. — Фот так!.. — Он улыбнулся, выдержал некоторую паузу и снова гаркнул: — Хайль Гитлер! — И опять впился взглядом в пленного.
______________
* Schon — прекрасно (нем.).
Стропилкин, на этот раз уже не дожидаясь принуждения, сам поднял руку. Майор подошел к нему и линейкой приподнял его руку повыше, сказав:
— Hoher!..*
______________
* Hoher — выше (нем.).
В третий раз Стропилкин проделал все это более энергично, майор сказал «Gut!»* — и распорядился переместить его из подвала в камеру второго этажа.
______________
* Gut — хорошо (нем.).
С этого момента жизнь Стропилкина изменилась. Через две недели в сопровождении одного солдата его отправили на территорию бывшего совхоза, находившегося вдали от населенных пунктов. Там солдат сдал его под расписку.
Поместили Стропилкина в общем бараке, который раньше служил коровником. Угрюмый вахтер, одетый в немецкий серый мундир и русские армейские штаны, указал Стропилкину его место на нарах. В бараке было темно, сыро и пахло мочевиной. Слабый свет маленьких электрических лампочек придавал помещению мрачный вид.
— Ужин в восемь, а подъем в шесть, — сказал вахтер и, заметив, что Стропилкин закоченевшими пальцами пытается расстегнуть шинель, добавил: — Не раздеваться!.. Вошь есть?
— Наверное, есть, — смутился Стропилкин. — Сами знаете, дорога...
— В гестапо сидел?
— Да.
— Тогда иди, постой в тамбуре... Из гестапо все вшивые приходят. Сейчас выдам тебе белье и вместе с другими пойдешь в баню... Ну, живо!..
Стропилкин круто повернулся и под раскатистый хохот вахтера почти бегом побежал к тамбуру.
— Вошь порождает вошь! — бросил вахтер Стропилкину вдогонку и пошел за ним в тамбур.
— Деньги, ценности и прочее есть? — понизив голос, спросил он, в упор глядя на Стропилкина.
— Что вы, откуда у меня ценности?! — залепетал Стропилкин.
— Все вы бедными прикидываетесь!.. Ну! Выкладывай! — скомандовал вахтер.
Стропилкин вывернул свои карманы. То немногое, что в них было, тут же забрал вахтер.
— Русский аль жид? — сложив все взятое у Стропилкина в ящик стола, спросил вахтер.
— Нет, что вы, конечно русский!..
— Нос подозрительный. А если и жид, то не бойся. У нас и такой товар тоже идет. Для работы среди других жидов... — На слове «работы» он подмигнул Стропилкину. Потом вынул из стола пару белья, маленький кусочек мыла и сунул все это в руки Стропилкину. — Если хочешь живым быть, то я у тебя ничего не брал. — И погрозил ему мясистым пальцем. — Понял?
— Понял, — ответил он.
— Тогда — аминь!.. А если что не так, тогда вот... — И он провел ребром ладони по своему горлу.
На другой день Стропилкина вызвали в контору. Худощавый человек, говоривший по-русски с польским акцентом, подробно расспрашивал Стропилкина о том, что он делал до войны, и пообещал устроить его на должность инженера-проектировщика.
Стропилкин струхнул, так как успел основательно это дело забыть, но отказываться было небезопасно.
После этого его перевели в общежитие, в комнату, напоминавшую класс школы. Жил он там с другими такими же, как и он, пленными, ожидавшими «назначения». Среди них был старший группы, по имени Георгий Павлович, человек средних лет, маленького роста, с быстрыми хищными глазами, отрекомендовавшийся инженером.
В течение двух первых недель февраля Стропилкин обстоятельно познакомился с характером деятельности учреждения, разместившегося в бывшем совхозе. Именовался совхоз теперь «Виллой Бергмана». Здесь было много странного. Никому, например, не называли его точного местоположения, а новых пленных всегда привозили только поздно вечером или ночью. Одна группа пленных занималась здесь расчетами и проектами. К расчетной работе в этой группе привлекли и Стропилкина. Однако никто не успевал здесь закончить свою работу: поодиночке пленных отправляли на какую-то «дачу».
За хорошую работу и послушание людей награждали так называемыми «поцелуй-талонами». Каждый талон давал право один раз посетить кабачок, расположенный на краю территории «Виллы Бергмана».
Почти каждый день в группе, где находился Стропилкин, Георгий Павлович проводил беседу или читал издаваемую немцами на русском языке газету. Суть этих бесед сводилась к антисоветской клевете. Георгий Павлович восхвалял фашистские порядки и обещал, что гитлеровцы создадут рай на земле. Стропилкин слушал эти беседы с покорностью. «Мое дело — быть покорным и выполнять то, что мне поручают, — думал он, — а от этой брехни мне ни холодно и ни жарко!»
Через две недели за достойное поведение Георгий Павлович наградил Стропилкина «поцелуй-талоном». Стропилкин направился в кабачок не ради развлечения или пьянства, он искренне надеялся узнать там какие-нибудь новости, а может быть, услышать что-нибудь правдивое о положении на фронтах. Он не верил тому, что писали в газете, которую читал им Георгий Павлович. «Имперские войска под Москвой разбили и уничтожили армию русских», «Коммунистическая Россия накануне краха» — из таких крикливых заголовков состояла вся газета. Однако Стропилкин заметил, что о падении Москвы в последнее время уже ничего не говорилось...
Едва Стропилкин отворил дверь в кабачок, как его сразу обдало перегаром сивухи, табачным дымом и кухонным чадом. В помещении стоял пьяный гомон. Он остановился, оглядываясь по сторонам, где бы найти свободное место за столом. К нему подошла молодая служанка в белом передничке, с наколкой на голове.
— Битте, пожалуйста!.. Будем знакомы — Мэри! — кокетливо подмигнув, сказала она.
Мэри провела его в другую комнату и усадила за отдельный стол. Взяв у Стропилкина талон, она наградила его многообещающей улыбкой и скрылась за тяжелыми портьерами.
Где-то хрипло пел приемник. В углу за столиком сидела изрядно захмелевшая пара. Молодая девушка, очень похожая на Мэри, сидела у мужчины на коленях и, обняв его за шею, поила из стакана. Потом она поцеловала его в губы, подхватила под руку и повела за портьеры. Стропилкин брезгливо поморщился, ему захотелось уйти отсюда. Но в это время Мэри поставила на стол бутылку водки, близко подсела к Стропилкину и, играя подведенными глазами, предложила выпить за первое знакомство. Тосты следовали один за другим, и наконец Мэри тоже села к нему на колени, обняла за шею, поцеловала в губы и шепнула: «Идем!» Не ожидая ответа, она взяла подвыпившего Стропилкина под руку и увела за портьеру.
На другой день Стропилкин проснулся с головной болью. «Что хотят здесь сделать со мной?..» — подумал он. Воспоминания о прошедшем вечере были ему противны. Он вспомнил мать, Веру, о которой часто думал, и стал укорять себя. «Больше я туда к Мэри не пойду!.. Ни за что не пойду!.. — решил он. — Ведь я не стремился туда! Меня толкнули в этот омут!..» Он старался оправдать себя и мучительно вспоминал, не наболтал ли он Мэри чего-нибудь лишнего.
— Ну что, господин Стропилкин, порезвились малость? — спросил его вошедший в это время в комнату Георгий Павлович.