Убийство в Венеции

Старуха что-то пробормотала, с грохотом захлопнув дверь.

Я пожал плечами. Или я чего-то не понял, или она не хотела понять. Ну да ладно, справлюсь как-нибудь сам. И я стал подниматься по мраморной лестнице. Когда никто не отозвался на мой настойчивый стук, я нажал ручку и остановился. Это была не та комната. Здесь что-то произошло со вчерашнего дня. А может, я ошибся, попал не на тот этаж? Не было ни длинного, позолоченного дивана вдоль стены под огромной картиной с видом Венеции XVIII века, ни стульев в стиле барокко, что стояли у окна. Комната совершенно изменилась. Не было великолепных картин в роскошных позолоченных рамах, пропала и античная мебель. Теперь обстановка была выдержана исключительно в белых тонах; здесь стояли итальянская кожаная мебель и элегантный стеклянный столик на ножках из стальных трубок. Итальянский модернизм его лучших времен. Но здесь не было Анны Сансовино. Весна Боттичелли исчезла.

На лестнице за мной послышались шаги, я обернулся. Ко мне приближался мужчина, и выглядел он не очень дружелюбно.

— Что вам нужно? — угрожающе спросил он на ломаном английском и нахмурил черные брови.

— Я ищу синьору Сансовино.

— Здесь такой нет.

Я был в этой комнате вчера вечером. Мы сидели и разговаривали на большом диване, который стоял у той стены. И она рассказала, что дворец достался ей в наследство от родителей.

— Глупости, — оборвал меня он. — Дом принадлежит графу Контини. Он сейчас по делам в Нью-Йорке, но возвращается послезавтра. Самое умное, что вы можете сделать, — немедленно убраться отсюда. Иначе я позвоню в полицию.

Я летел домой через Лугано и Женеву, в ясную солнечную погоду. Внизу был величественный альпийский пейзаж, сверкающий льдом Монблан царственно возвышался в окружении миллиард лет назад окаменевших горных извержений. Нереальная, головокружительная театральная декорация. Но мне было не до красот пейзажа, я не глядел на блестящее зеркало Женевского озера. Мыслями я был в Венеции, рядом с женщиной из сновидения Андерса. Неужели ее не существует в реальном мире?

— Здесь нет никакой синьоры Сансовино, — сказал мне бдительный охранник дворца над каналом. — Здесь живет только граф Контини и больше никто.

Вот этого я не понял. Зачем она говорила, что живет в маленьком дворце, и чего ради она взяла на себя труд менять обстановку в комнате, где мы сидели? Может, я заблудился, попал не в тот дом? Когда я попал туда в первый раз, было поздно и темно, а каменные лестницы, что вели к темным водам канала от длинного ряда фасадов, шли тесно одна за другой. Но я отчетливо запомнил небольшой сад перед домом, густую зелень кустарника и ветки деревьев, свисавшие над каменной набережной. Да и лестницу наверх, в комнату, где мы сидели. Может быть, я просто-напросто ошибся этажом? Но это не объясняет реакции охранника. Никакой синьоры, только граф.

Есть только одно объяснение, подумал я и вернул стюардессе поднос от обеда, полученного между Цюрихом и Франкфуртом. Анна боялась меня. Боялась моих вопросов и того, к чему они могли привести. Это важный вывод, так как он должен означать, что я напал на какой-то след и что она скрывала от меня нечто, связанное с Андерсом. Анна Сансовино знала больше, чем дала понять. А помочь мне мог не кто иной, как Элисабет Лундман. Элисабет должна знать немало о женщине в карнавальной маске, бесследно исчезнувшей из сновидений Андерса и среди каналов и переулков Венеции.

Галерею Элисабет Лундман найти в телефонном каталоге оказалось несложно. Она находилась на Чиндстугатан, совсем рядом с Брэнда Томтен, в старинном доме Сванте Стуре, того самого, что был убит Эриком XIV в Упсале в драме времен ренессанса, которая и стала началом конца этого короля. Впрочем, Элисабет не в ответе за то, что Эрик XIV сделал с прежним владельцем дома, думал я по дороге всего в несколько шагов от моей лавки на Чепмангатан. Честно говоря, я почему-то не мог представить, что ее галерея расположена в Гамластане. Судя по Элисабет, скорее можно было предполагать Эстермальм. Просторное, воздушное помещение на Стурегатан или за Страндвэген было бы у нее под рукой как оперативный плацдарм.

Войдя через низкий каменный портал, я увидел, что в галерее было пусто. Окна залов выходили на улицу. Стены были выкрашены в белый цвет и увешаны литографиями и гравюрами. По большей части — Шагала, Пикассо и Миро. Да еще один-два Дали. И изящные работы Тани в черных, серых и белых тонах.

— Вижу, ты специализируешься на Каталонии.

Выйдя из узкой двери в торцевой стене, она сначала меня не узнала. Затем улыбнулась.

— Привет, Юхан. Как приятно видеть тебя снова. Ты пришел покупать или только посмотреть?

— Ни то, ни другое, хотя испытываю искушение перед твоими мастерами из Каталонии.

Она казалась озадаченной.

— Ты, наверное, знаешь, что и Миро, и Тапи, и Дали — из тех краев. Сердце Испании породило немало великих имен. Ты видела что-нибудь из работ Годи?

— Ты имеешь в виду архитектора из Барселоны?

— Именно его. Фантастические дома в стиле «югенд». Никогда не видел ничего подобного. Собор они строят до сих пор, хотя проблема заключается в том, что он не оставил после Себя никаких чертежей.

— Никогда не задумывалась о том, что все они — из Каталонии. А графика здесь — больше для порядка, чтобы дела не останавливались. Вообще-то я специализируюсь на предметах старины и требующих большого внимания вещах; это касается и качества, и цены, как ты понимаешь. Такое же здесь не вывесишь.

— Знаю, — сказал я. — Я видел Анну.

— Анну? — неуверенно спросила она.

— Анну Сансовино. Твоего агента в Венеции.

— Ты там был?

— Да, я только что оттуда. И хотел бы тебя кое о чем расспросить.

— Ради бога. Только давай сядем у меня в конторе. Чаю хочешь?

— Да, спасибо.

«Чай в ее стиле», — думал я, следуя за нею в кабинет. Кофе — это немного прямолинейно, слишком по-шведски. С Элисабет кофе не попьешь. А вот пахнущий дымком чай «эрл-грей», который она заваривает в темно-синем чайнике, имеет аромат элегантности и утонченности. Это вам не какой-нибудь чай в пакетике.

Я рассматривал Элисабет, сидевшую напротив за узким письменным столом. На стене за ее спиной висела гравюра Дюрера; она изображала Смерть, скачущую на старой худой кляче, с длинной косой на костлявом плече. Она терпелива, ждет своего часа. Однако некоторых прибирает преждевременно, как Андерса.

Длинные темные волосы Элисабет падали на плечи. Серо-зеленые глаза изучающе следили за мной. Тонкая сетка мелких морщинок разбегалась от уголков глаз. Возраст медленно берет свое, но она все еще была хороша, очень хороша. Я понимал Андерса. И я понимал реакцию Свена по отношению к тому, кто увел ее от него.

— Дела хорошо идут? — нейтрально начал я, взяв сухое печенье. В какой-то момент мне захотелось, чтобы она была попроще и подала такую чудную на вкус, липкую венскую булочку с желтой патокой и белой глазурью и большую кружку черного кофе. Но я отогнал эту мысль. Я не на послеполуденный кофе сюда пришел.

Элисабет пожала плечами.

— Когда как. Ты сам понимаешь. Но жаловаться мне нечего. Рынок, которым я занимаюсь, очень интересный. У меня ведь не так много купли-продажи в традиционном понимании. В смысле, что кто-то приходит, ему нравится лист работы Пикассо, он платит, берет картину и уходит. Мы работаем немного иначе.

— Неужели так много других способов? — спросил я невинно.

Она улыбнулась и кивнула.

— Рынок, о котором я веду речь, очень замкнутый. И весьма скромный. Это люди, которые по разным причинам не хотят быть на виду. Причиной могут быть налоги или что-либо другое. Скажем, ты не хочешь трубить о том, что какая-нибудь фамильная драгоценность, которая переходили от поколения к поколению, вдруг должна быть продана, и не хочешь, чтобы она попала в каталоги аукционов и газеты. Или в твоем замке веками висел Рембрандт, а тебе понадобились деньги; в таком случае будет гораздо гибче и часто прибыльнее позволить нам выступить в качестве посредника.