Страница 29 из 55
— Если ты не торгуешь на аукционах или здесь, в галерее, где же ты находишь покупателей?
— Если вещь хорошая, то проблем не возникает. И я имею в виду не только Швецию, она в большинстве случаев — слишком узкий рынок. Понятно, что у нас есть всякие нувориши — биржевые дельцы, и строительные подрядчики, и подобные им. Они чаще играют, так оказать, в другой команде. Я имею в виду японские страховые компании и американские консорциумы, состоятельных швейцарских миллионеров, западных немцев и многих других. У одного из моих клиентов, к примеру, два «Роллс-Ройса» и куча «Мерседесов», не считая «Порше» и «БМВ». Но это не считают там чем-то необычным. Можешь себе представить, что было бы, если бы он жил в Швеции.
— Понимаю. Но если ты не даешь объявлений и не появляешься в каталогах аукционов «Кристис» или «Сотби», то все-таки трудно заполучить этих золотых петушков?
— Да, в случае, если у тебя нет контактов и связей. А я их разработала.
— И тут в кадре появляется Анна?
Я только что перешел на ее половину поля и нанес удар по воротам.
Элисабет взглянула на меня, долила пахнувшего дымком чаю. И кивнула.
— Точно. Анна — одна из моих агентов. Я сообщаю ей, что имеется, а она находит заинтересованных покупателей.
— На комиссионной основе?
Она вновь кивнула.
— Кроме того, она часто обращается ко мне с запросами. Музей в Сан-Франциско охотится, к примеру, за работами старинных фламандских мастеров. Не знаю ли я кого-нибудь, желающего продать, если цена устраивает? Самое забавное, что Швеция — гораздо более интересный рынок, чем можно представить. Мы, разумеется, маленькая страна, но у нас институты фидеикомисса существовали многие сотни лет. Но теперь фидеикомисс отменили, а из старых тайников время от времени все еще выползают наружу маленькие жемчужины. А где ты вообще встретил Анну? И откуда ты знаешь, что мы знакомы?
— От Андерса.
— От Андерса?
— Он рассказал о своем странном сновидении. То есть это было больше, чем просто сновидение, так как Анна существует в действительности.
— Что-то я не совсем понимаю.
И тут я ей рассказал. О ночной поездке Андерса, о картине Рубенса и о том, что он говорил о весенней женщине Боттичелли. И о том, что я видел ее с Анной в метро, и о том, как я столкнулся о ней в Венеции. Но о ее исчезновении я говорить не стал. Это сделало бы историю слишком запутанной. Я оставил это на потом.
Когда я закончил, она сидела молча и смотрела на меня. Затем налила в чай немного сливок из серебряного молочника, похожего на вещь работы Георга Енсена. Хотя, конечно, это были не сливки. Такая женщина, как Элисабет, наверняка наливает в чай молоко.
— Довольно оригинальная история, — наконец промолвила она и быстро улыбнулась. — Очень даже оригинальная. Бедный Андерс — ему только снятся Рубенс и Боттичелли. А ты встречаешь ее — саму Весну. И в метро, и на площади Святого Марка. — И она снова улыбнулась.
ГЛАВА XV
— Собственно говоря, я пришел по другому делу.
— По какому же?
— Узнать об Андерсе. Насколько я понял, вы были близки.
Элисабет кивнула.
— Мы любили друг друга, — сказала она тихо. — Тут нечего скрывать. Мы собирались пожениться после того, как все это закончится.
— Что именно?
— Назначение и вся эта карусель вокруг него.
— Меня это, конечно, не касается, но твоему мужу было, наверное, нелегко?
— Теперь он уже смирился. С тем, что мы стали чужими. И началось это задолго до того, как я встретила Андерса. Глупо, конечно, было бросаться так, сломя голову. Но я была молода и романтична, изучала историю искусств, а он был профессором. Мы просто влюбились друг в друга. Собственно говоря, я любила его, скорее как дочь любит отца. Однако разница в возрасте сказалась на наших отношениях. Но Свен не хотел разводиться до того, как выйдет на пенсию. Он несколько старомоден и не представлял себя разведенным в своей официальной должности. И я понимала его.
— Ты хочешь сказать, что у вас был брак по расчету?
— Можно сказать, да. Мы оба были свободны. Это не значит, что он использовал свою свободу, но признавал мою.
Я смотрел на нее. Большие серо-зеленые глаза, четкие контуры губ, высокие скулы придавали ее лицу какое-то восточное очарование. Я понимал чувства Андерса. И не мог поверить ей, что Свен признавал ее свободу, что он мог принять ее связь с Андерсом. В это трудно было поверить, если верить Барбру Лунделиус. А она говорила, что Свен — оскорбленный и брошенный муж, который даже ударил Элисабет, не справившись с охватившим его чувством ревности.
— Не хочу бередить старые раны, — сказал я, — но меня занимает один вопрос, связанный с гибелью Андерса. Почему он полез в воду, да еще ночью? Даже если сейчас лето, вода отнюдь не теплая, особенно ночью.
— Я не знаю, — ответила она серьезно. — Может быть, ему было жарко и он хотел охладиться?
— Это, конечно, объясняет дело. Но он не умел плавать.
— Не умел? Странно. Я думала, что все умеют плавать. Но тогда, может быть, он только окунулся у мостков и, сорвавшись, захлебнулся? А потом течение вынесло его в озеро.
— Если бы ты купалась в озере Вибю, то знала бы, что в нем нет течений. Там почти неподвижная вода. Но, насколько я помню, именно ты узнала первой, что он купался?
— Да, я спустилась к мосткам. Мы втроем искали его. И я увидела его одежду на мостках и позвала других. Потом Свен и Гуннар поплыли на лодке и… нашли его. — Она замолчала, опустив голову.
— Ты ничего не видела на мостках?
— Что ты имеешь в виду? Нет, только его одежду. Я помню, что удивилась тогда, увидев, как аккуратно он ее сложил. Обычно он разбрасывал вещи куда попало и оставлял их лежать там, где они оказались. — Ее губы тронула легкая улыбка воспоминания. Потом она снова стала серьезной.
— Случилось что-нибудь серьезное в тот вечер?
— Ты думаешь… Ну, знаешь, это уж слишком! Ты думаешь, кто-нибудь из нас мог столкнуть его в воду?
— Не обязательно. Просто кажется очень странным, что человек, не умеющий плавать, выходит из дома в холодную ночь и тонет посреди озера.
— Понятно, что он не был трезвым. Андерс выпил слишком много и к тому же, мне кажется, принял какое-то успокоительное.
— Успокоительное? С чего бы это?
— Он жил под колоссальным прессом. Это связано с назначением на пост директора музея, с интригами и писаниной. А Андерс был очень чувствительным человеком. Но… ты в самом деле думаешь, что это не просто несчастный случай? — спросила Элисабет дрогнувшим голосом и подняла на меня свои огромные глаза.
Я пожал плечами. Что я мог сказать?
— Я не знаю. И, может быть, мы никогда не узнаем. Но что-то во всем этом никак не сходится.
Возвращаясь домой и узнав не больше, чем до беседы, я все время думал об этом. Что-то никак не сходилось. И какое место в этой загадке занимала Барбру Лунделиус? Которая любила Андерса, но была с пренебрежением отвергнута им ради другой. Не говоря уже об Анне Сансовино. Женщине из Венеции, которая приходила и пропадала в снах Андерса, а затем появилась и тоже исчезла из моей собственной действительности.
В магазине мне пришлось оставить мысли о мистических дамах из Венеции и несчастных случаях на озере Вибю. Когда я подошел, группа японских туристов толпилась перед моими витринами. Оживленно болтая, они со смехом показывали на что-то. Я отпер дверь, и они вошли вслед за мной в магазин. Через полчаса я сбыл им весь мой раскрашенный мерцающей краской фарфор из Имари. Мне всегда нравился японский фарфор. В отличие от китайского, он очаровывал меня меньшей связанностью форм, которые в китайском в большинстве своем рассчитаны на европейский вкус, во всяком случае в фарфоре массового производства. Его отличает также богатство узора и раскраски с вкраплениями красного, голубого, зеленого цветов и золота.
Когда японцы ушли, из конторы появилась Клео. Она, видимо, как всегда, спала на стуле у письменного стола и теперь, медленно потянувшись и зевнув, подошла ко мне и стала тереться о ноги, глухо урча, как старая кофемолка, когда ее крутят кривой ручкой и она размалывает пахучие кофейные зерна. У этой кофемолки внизу такой выдвижной ящичек, в котором ссыпается из мельницы ароматный коричневый кофе. Но такие кофемолки сегодня уже почти никто не использует, поэтому выражение «урчать, как мельница» скоро исчезнет, не имея никакой, связи с повседневностью. Но я понял намек Клео. Для моей маленькой голодной Кошечки наступило время обеда.