Страница 27 из 33
И. Иванов в своей выше упоминавшейся статье отмечал, что «драмы Метерлинка гораздо выше его лирических стихотворений».[278] Прежде всего стихотворения Метерлинка дали основания для тех определений, которыми наградил бельгийского автора Макс Нордау; следом за ним щедро цитировал стихи Метерлинка в своих прозаических переводах и Н. К. Михайловский, убежденный в их претенциозной бессмысленности. Напротив, З. А. Венгерова брала под свою защиту первый сборник стихотворений Метерлинка «Теплицы» («Serres chaudes», 1889), сразу причисленный «к разряду “непонятной” поэзии»; кажущееся «непонятным» она истолковывала как отображения «новых настроений», которые принесла изменившаяся жизнь: «В стихотворениях Метерлинка проходит отраженная в сознании поэта современная жизнь – она кажется то удушливой теплицей, то обширным госпиталем для безнадежно больных; все его странные картины ‹…› являются лишь символами ненужности и бессмысленности столь многого в нашей жизни».[279]
Небольшой сборник, содержащий 33 стихотворения, «Теплицы» вызвали к себе живой интерес русских поэтов: в первой половине 1890-х гг. было опубликовано несколько переводов из этой книги, выполненных В. Брюсовым (включившим свое переложение в 1-й сборник «Русские символисты»[280]), а также второстепенными поэтами, к «декадентскому» направлению не причастными.[281] В кругу адептов «нового» искусства в России «Теплицы», наряду со стихотворениями Ш. Бодлера, П. Верлена, Ст. Малларме, расценивались как одно из вершинных достижений символистского творчества и воплощение новой поэтической образности, складывающейся в художественное целое посредством сложных внутренних ассоциативных связей. Неудивительно, что восемнадцатилетний выпускник 1-й петербургской гимназии Иван Иванович Ореус, еще не выступивший в печати под псевдонимом Иван Коневской, но уже определившийся в своих эстетических и мировоззренческих симпатиях к новейшим поэтическим и философским исканиям, взявшись летом 1896 г. за очерк о Метерлинке, обратил основное внимание именно на его поэтический сборник.
Свою первую статью, посвященную памяти И. Коневского (1877–1901), В. Брюсов назвал «Мудрое дитя».[282] Заглавие указывало на ранний возраст, в котором один из наиболее одаренных и ярких молодых поэтов-символистов ушел из жизни, и одновременно на раннюю духовную зрелость, взращенную на почве глубокой образованности, которая охватывала самые широкие сферы художественного творчества и умозрения. Исключительную широту познаний Коневской демонстрировал уже в гимназические годы, уже тогда он вынашивал планы целого ряда аналитических работ, в том числе и тех, в которых осмыслялись современные литературные искания. В кругу имен, пробуждавших у него живейший интерес, оказался и Метерлинк. В рабочей тетради, начатой в августе 1895 г. и включавшей наброски статей и различные заметки, имеется запись о метерлинковских «Слепых»;[283] в той же тетради в знаменательном перечне «Мыслители, разрушившие для меня материализм и утвердившие во мне уверенность в бессмертии души» указан в числе прочих и Метерлинк (с датировкой: «Зима 1896 г.»).[284] К дневниковой записи, сделанной на пароходе «Elbe» 31 мая 1898 г., примыкает запись «Любимые писатели», включающая пять имен: Достоевский, Эмерсон, Жан-Поль Рихтер, Ибсен и Метерлинк.[285] В плане задуманной работы на тему «Борьба между христианством и язычеством в современной Европе» значится: «Метерлинк, Ростан и др.», в той же тетради – наброски о Метерлинке и его «Теплицах».[286] Ряд выписок из текстов Метерлинка имеется в тетради Коневского, озаглавленной «Книга материалов (выдержки из сочинений разных авторов)».[287] Наконец, в сборник переводов произведений западноевропейских писателей, выполненных Коневским, включены и произведения Метерлинка – стихотворение «Больница (из “Serres chaudes”)», разделы из философских трактатов «Сокровище Смиренных» («Le trésor des humbles», 1896; у Коневского: «Сокровищница Смирения»): «Звезда», «Пробуждение Души», «Трагизм повседневности», «Мистическая нравственность», «Невидимая Благость», «Внутренняя красота», «Глубокая жизнь», «Об Эмерсоне» – и «Мудрость и Судьба» («Sagesse et Destinée», 1898; у Коневского: «Мудрость и Судьбина»): фрагменты XIII, XCIV, CXVII.[288]
Очерк Коневского «Морис Метерлинк» (подписанный настоящим именем автора: И. Ореус) представляет собой завершенный фрагмент более широкого неосуществленного замысла, в рамках которого предполагалось проследить отражение мистического начала в творчестве целого ряда писателей и художников второй половины XIX века. В тетради, содержащей автограф очерка о Метерлинке (на обложке – обозначения: «М. М. И. О.», т. е.: Морис Метерлинк. Иван Ореус), текст очерка предваряется планом, очерчивающим тематические контуры общего замысла:
Memento:
Современные провозвестники художественного мистикизма:
I. Морис Мэтерлинк: его поэзия и философия.
II. Мировоззрение английских «прерафаэлитов» в живописи и поэзии (Росетти, Моррис, Суинбёрн, Берн-Джонс, Миллэ).
III. Тайны нравственного мира (Генрик Ибсен).
IV. Светлый мистик (несколько новых слов о мировоззрении Алексея Толстого).
V. Просветленный мудрец (Роберт Броунинг).[289]
Очерк Коневского о Метерлинке выделяется на фоне практически всех трактовок бельгийского символиста в русской печати любовным, самозабвенным погружением в завораживающий его автора художественный мир: перед нами интерпретация, готовая переродиться в со-творчество. Заслуживает вместе с тем внимания и общая философско-эстетическая установка начинающего русского поэта на преодоление декадентства посредством мистического постижения глубинных основ преходящей действительности. В полный голос призывы изжить декадентство в подлинном символизме зазвучат в России уже после безвременной кончины Коневского.
Текст очерка печатается по автографу, хранящемуся в архиве И. Коневского (РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 1. Ед. хр. 15. Л. 5 – 10).[290]
И. Ореус
МОРИС МЕТЕРЛИНК
Из всех современных ныне живых поэтов пишущий по-французски бельгиец Maurice Maeterlinck[291] (наряду с Ибсеном, англичанами Суинбёрном и Моррисом[292]) является несомненно самым благородным провозвестником истинного символизма, одухотворенного философскими и психологическими обобщениями – в драме и отчасти лирической поэзии.
История творчества Метерлинка, которое как раз со времени появления его последнего произведения, первого философского опыта поэта: «Le Trésor des Humbles» (П<ариж>. 1895) вступило в новый фазис, это – разительный и возвышающий образец внутреннего перерождения и возрождения современного духа к отрадному мистическому миропониманию из тьмы смрадного, истощенного декадентства, тяготеющего к разложению и прекращению мировой жизни и мутившего лучших людей Франции со второй, можно сказать, половины нашего столетия (Флобер, Гонкуры, Мопассан – в сущности такие же декаденты, как Бодлэр, Гейсманс и Маллармэ[293]). Едва ли другой поэт нашего времени начинал свое литературное поприще таким сборником стихов, как «Теплицы» («Serres chaudes». Brux<elles>. 1887).[294] Автору было 25 лет, выступал он, стало быть, для нашего времени довольно поздно, но и 25 лет кажутся детским возрастом, если вдумчиво прислушаться к этим диким воплям и глухим стонам задыхающейся и изнемогающей души, поистине настолько переболевшей, насколько наверно не приходилось болеть иному глубокому старику. Дух поэта разрывается от кричащего разлада между ненасытимой сверхчеловечностью жажд и порывов своих – с одной стороны, и ничтожным бессилием своего человеческого существа – с другой; болезненно-страстно ищет он кровного соприкосновения и единения с божественным началом мира, с «мирами иными», а вкруг да и в нем самом царит густая непроницаемость, глухое бездушие самодовольной пошлости и животности. Да, вся груда случайного, мелкого и нелепого в окружающей действительности, точно чудовищный вал, воздвигнутый из песка и мусора, отрезывает его от созерцания неведомой вечной сущности мира, загораживает ему горизонты и просветы, подчас раскрывающие перед нами смысл жизни и действие невидимых сил в каждом ее мгновении; оцепляет его в душной ограде[295] доступных чувственному познанию истин и явлений и та несокрушимая стена, которою конечные истины точных наук обнесли мир этих явлений и навеки нас отлучили от заветного запредельного познания. Владычество тех же мук он прозревает во множестве сталкивающихся с ним сердец, но… удивительнее всего, как они сообщаются ему… Тут мы вступаем в такие душевные области, ощущение которых составляет исключительное достояние, или, вернее, проклятие нашего страдальца-поэта. Предмет его муки давно знаком нашему веку, но Метерлинк раскрывает новую, еще неисследованную глубь, проникает в новый, еще неизведанный слой этой вековой скорби; чувство не ново, но углубленность и обостренность его еще неслыханная. Вот в чем потрясающая сила поэта! Как бы вы думали, например, достигают до его сознания самые сокровенные скорби чужой души? О, вовсе не через продолжительное сознательное общение с этой душой, нет – ему достаточно брошенного на него взгляда, прикосновения руки, чтобы эти физические ощущения мучительно отдавались в его сердце глухим чувством бездны неисследимых томлений и скорбей; она зияет из-за этих взглядов, это – та «тьма», которая «распростирается между пальцами» прикасающихся к нему рук (как свидетельствуют об этом удивительные пьесы сборника: «Regards» и «Attouchements»[296]). И вот, неотразимо сознавая свое бессилие утишить это море скорбей, он сжимает нам душу страшным стоном: «Пожалейте человека за эту силу!», за эту обостренную чуткость и восприимчивость силы ощущения.
278
Артист. 1893. № 28. Март. С. 66.
279
З. В. Новости иностранной литературы // Вестник Европы. 1895. № 3. С. 409–410.
280
Переложение стихотворения «Ожидание» («Attente») под заглавием «Из М. Метерлинка» («Сердце, полное унынием…») и с датировкой «Зима 92–93 года» было опубликовано в сборнике «Русские символисты» (Вып. 1. Валерий Брюсов и А. Л. Миропольский. М., 1894. С. 12). Эпиграф из входящего в «Теплицы» стихотворения «Речь» («Oraison») А. Добролюбов предпослал своему стихотворению «Набегают сумраки…» (Добролюбов Александр. Natura naturans. Natura naturata. СПб., 1895. С. 77).
281
См.: Ладыженский Вл. Из Мориса Мэтерлинка («Ты знаешь, я, Творец, бессилен пред тобой…») // Мир Божий. 1893. № 1. С. 32; Алоэ А. На мотив Матерлинка («Почему, отчего…»); Из М. Матерлинка («В разлившемся потоке прозы…») // Театральные Известия. 1895. № 95. 24 января. С. 2 (под псевдонимом А. Алоэ А. Н. Емельянов-Коханский опубликовал переводы, выполненные Брюсовым; см.: Щербаков Р. Л. Неопознанные произведения В. Я. Брюсова // Брюсовские чтения 2002 года. Ереван, 2004. С. 387–388); Уманец С. Из Мориса Метерлинка. I. Молитва (Oraison) («Ты сердца немощи внемли…»). II. Отражения (Reflets) («Под волною сновидений…») (Всемирная Иллюстрация. 1895. № 1383. Т. LIV. № 5. 29 июля. С. 83). Следует отметить, что в большинстве этих переводов образный строй Метерлинка адаптировался до расхожей поэтической фразеологии, употребительной в России последней трети XIX века; ср., например, начальные строфы стихотворения «Тоска (Из Мориса Мэтерлинка)» в переложении С. Уманца (Живописное Обозрение. 1893. Т. I. № 26. 27 июня. С. 622): // Я всё песни пою невеселые, // Я про страсти пою улетевшие, // Воспеваю сердца наболевшие, // Вспоминаю свиданья тяжелые… // И мне слышатся, мраком навеяны, // Чьи-то речи, во тьме непонятные – // И томятся надежды невнятные, // Словно розы, теплом невзлелеяны…
282
См.: Коневской Иван. Стихи и проза. Посмертное собрание сочинений. М.: Скорпион, 1904. С. XII–XVIII.
283
РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 3. Ед. хр. 4. Л. 5 об.
284
Там же. Л. 14.
285
Там же. Л. 78.
286
Там же. Оп. 1. Ед. хр. 12.
287
Там же. Ед. хр. 1.
288
Там же. Ед. хр. 9. Л. 50а – 116.
289
РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 1. Ед. хр. 15. Л. 4 об. В автографе плана раздел III записан после раздела V.
290
Заглавие в автографе: «Морис Мэтерлинк»; однако в последующем тексте повсеместно употребляется написание «Метерлинк», что является основанием для соответствующего исправления в заглавии. Ранее на очерк Коневского о Метерлинке было обращено внимание и приведены отдельные цитаты из него в статье: Марусяк Н. В. Морис Метерлинк в России 90-х гг. XIX – начала XX в. (к проблеме литературной рецепции) // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2000. № 3. С. 99 – 100.
291
Род. в 1862 году в Генте. (Примеч. автора).
292
Из немцев можно отметить отчасти Гауптмана, с большим правом – Лориса (Лорис (также – Лорис Меликов) – псевдоним, под которым публиковал (с 1890 г.) свои юношеские произведения австрийский драматург, поэт и прозаик Гуго фон Гофмансталь (1874–1929); выбран он был по воспоминанию о кончине в 1888 г. российского государственного деятеля М. Т. Лорис-Меликова, широко освещавшейся в печати.) и особенно – пишущего по-немецки поляка Пржибышевского (прямых наследников Ибсена в Германии, да, впрочем, и в скандинавских странах, кроме шведа Стриндберга, нет), из французов – весьма многообещающих поэтов Вьелэ-Гриффена и де Ренье, романиста Поля Адана и драматурга-философа Пеладана, из русских – отчасти Льва Толстого и двух-трех стихотворцев. (Примеч. автора).
293
Декадентство второй половины столетия подготовлялось во всей Европе с начала столетия. Корень его – плотские и разгульные элементы романтизма, особенно яркие, разумеется, в романтизме французском, благодаря чему и декадентство самую богатую почву нашло во Франции (отчасти – Мюссэ, отчасти Бальзак, в значительной степени – Жорж Занд, наконец особенно – Стендаль, Сент-Бёв и Готье, из которых последний уже непосредственно связан с декадентством близостью своей к Бодлэру), гораздо более слабые в немецком романтизме (Фридрих Шлегель, Граббе, Гоффман) и наконец еле заметные – в английском (некоторые течения в творчестве Байрона); второй фактор, непосредственно содействовавший возникновению декадентства, – беспощадное развитие точных наук, сразу разрушивших все романтические иллюзии. (Примеч. автора).
294
Ошибочное указание. Год выхода этой книги – 1889.
295
Над строкой вписан незачеркнутый вариант: заколдованном кругу
296
«Взгляды», «Прикосновения» (Maeterlinck Maurice. Serres chaudes. Bruxelles, 1895. P. 71–74, 83–87).