Страница 38 из 142
— Кузин моих обижаешь, шавка безродная! — рыкнул Роджер.
— Вяжи его! — просюсюкал Саймон.
И все они толпой ринулись на него. Мальчику не разрешалось сопротивляться. Сопротивление тут же приравнивалось к желанию покалечить кого-нибудь из них, о чём немедленно доносилось взрослым, и те уже решали, как построже наказать наглеца, посмевшего занести руку на их драгоценных чад.
Поэтому он лишь ногой откинул книгу, и позволил им себя скрутить. Они достали заранее запасённый жгут и привязали его к лестничной балке, и Молли вновь взяла тарелку с печеньями, Рождер вновь пустил в них слюни, и сладость подсунули ему под нос:
— Ешь, а то мы повыбиваем тебе зубы!
Пришлось есть. Делать это было сложно, потому что руки были связаны за спиной.
Дети покатывались с него:
— Ой, ест, как свинья!
Он, действительно, весь заелся, хотелось вытереть рот — было очень неприятно. К тому же печенья были чересчур сладкими и его тошнило. Он сказал им, было, что больше не может съесть. Но девчонки опять стали визжать и обзывать его гадким.
Пришлось доесть. Но печенье стало поперёк горла, и он закашлялся.
— Сейчас я тебе помогу! — с этими словами Роджер со всего маху саданул его кулаком в живот.
Мальчика вырвало струёй. Дети громко захохотали.
— Вот теперь точно свинья!
Они обрезали верёвки так ловко, что он упал аккурат в свои рвотные массы.
— Свинья! Свинья! Свинья должна жить в свинарнике! Ей нельзя ходить по дому!
Они захлопнули дверь его каморки и подпёрли стулом.
— Спи там, в своей блевотине! — проорал Роджер из-за двери. — Ты же любишь грязь!
Мальчик вытер рот рукавом, затем стащил с себя одежду, бросил её на вонючую лужу, отполз подальше насколько это было возможно и порадовался, что книгу не зацепило…
… У него было лишь одно утешение — сны. Он всегда видел один и тот же сон — юную девушку в ярко-красном платье. Она была настолько красива, что казалось ему феей из сказки. Девушка улыбалась, протягивала ему руку и куда-то звала… Возможно ли, чтобы такая красавица сама хотела держать его за руку? Конечно, отвечала обычно она, ведь он такой славный. Эти сны были отдушенкой. Лучиком света. Они согревали теплом и надеждой.
А потом у него забрали её…
… Ещё одной названной тётушкой мальчика являлась теперь Сесил Гренвит, мать Роджера… Ей повезло меньше сестры, ныне графини Брандуэн, — аристократа не досталось. Зато удалось отхватить преуспевающего коммерсанта. К тому же, в отличие от сестры, Сесил не блистала красотой.
В тот день мальчику исполнилось десять, и тётушка Гренвит приехала поздравить его. Когда он вошёл, она подошла к нему, приобняла за плечи и улыбнулась, обнажив крупные жёлтые зубы…
— Мальчик мой! — воскликнула она. Говорила тётушка так, будто торопилась, отчего проглатывала гласные. — Какой же ты хорошенький!
Он чмокнула его в щёку. Мальчик, испуганный таким проявлением чувств, стер прикосновение её губ. И тут же получил солидную оплеуху от отца.
— Наглец! — заорал Эрмидж. — Твоя тётушка хочет приласкать тебя, а ты отвечаешь ей чёрной неблагодарностью!
Мальчик поклонился и сказал:
— Простите, тётушка.
— Не извиняйся, малыш! — с придыханием проговорила она. — А ты не бей его, Уилл. Мальчик растерялся! Вы совсем не ласкаете его!
Уильям Эрмидж хмыкнул и, одарив их многозначительным взглядом, сказал:
— Идите уже! Пусть всё случится скорее!
Тётушка повела его за собой, торопливо рассказывая:
— Ах, малыш! Ты будешь очень-очень рад! Тётушка приготовила тебе особый подарок!
Когда они вошли в одну из пустых комнат наверху, тётушка попросила помочь ей раздеться. Он повиновался. Вскоре она предстала перед ним совершенно обнажённой. У неё были обвислые груди, обрюзгший живот, паршивая кожа и редкие волосы на лобке…
Мальчику было противно на неё смотреть. Тётушка же стала раздевать его. А потом она стала его ласкать. Действительно, за всю его жизнь его почти не ласкали, хотя он, как любой ребёнок, жаждал этого. Но он никогда не хотел, чтобы его ласкали так, в этих местах. Потными руками. Оставляя на теле следы от мокрых поцелуев. Он умолял её этого не делать, просил разрешения уйти… Но она велела ему лечь на кровать, привязала его руки к изголовью и…
Тогда он узнал, что грязь бывает особого рода. Та, которой марают душу. Её не смыть. Она всасывалась в кровь, бурлила по венам… Тётушка Сесил познакомила его с новым чувством, имя которому — отвращение к себе…