Цветы всегда молчат

Джози проснулась как от толчка. Села, прижала руки к груди, судорожно хватая воздух. Непонятная тревога ледяными тисками сжимала сердце. Она оглянулась, словно ища что-то или… кого-то… Или, может статься, саму себя? Никогда ещё она не чувствовала себя такой потерянной и одинокой. Эта внезапная потеря памяти, точнее, лишь некоторой её части — Джози помнила кто она, откуда и где находится, — пугала и угнетала. Давила, морозила… Всё это было столь неестественно, но где же то, настоящее? Что же такое она забыла? Ей бы ниточку, только ничтожную зацепочку…

— Моя госпожа чем-то недовольна? Нимвей что-то сделала не так? — в огромных зелёных глазах девушки, что стояла сейчас на коленях у ложа Джози, плескались отчаяние и страх.

— Нимвей… Ты помнишь?.. Что было вчера?

— О, конечно! Нимвей помнит! Все в Огненных Землях помнят! Вчера снизошла наша Богиня! И теперь наступает Большой Праздник Цветов!

Цветы… Раз! Что связывает её с цветами? Ну же… В её прошлом был какой-то цветок? Но какой? Синий? Алый? Хочется рычать и биться об стену, но не поможет. Стены здесь — глинобитные, лишь искрошатся…

Нимвей говорила что-то ещё, Джози вслушалась:

… — самая красивая белая женщина, чья нога ступала на этот песок.

Белые женщины? Секры!

— Который сейчас час?

— Скоро заря, моя госпожа!

— Я бы хотела увидеть Марлен! Немеделенно!

— Нельзя! Секре нельзя видеть Белую Богиню перед Восшествием!

— А злить Богиню можно? — Джози свела брови к переносице и упёрла руки в бока. При других обстоятельствах это выглядело бы комично, — ведь она всё ещё сидела в постели, — но Нимвей прониклась, что-то испугано залопотала на местном диалекте и поспешила исчезнуть.

Джози откинулась назад и уставилась в потолок. Лёгкий ветер, проникавший в её бунгало, играл тонким пологом, края которого, будто бахромой, были оторочены гирляндами цветов.

Снова цветы…

— Цветочек мой…

Тихо и чуть печально, нежно и проникновенно. И голос такой красивый, от него словно тепло разливается по жилам… Чей он? Кто шепчет ей?

Отзовись!

— Прощай…

Запоздалым эхом… Или ветер-почтальон принёс откуда-то эти слова? И почему ей хочет вскочить и бежать. И сердце щемит и сбивается с ритма?..

— Что могло потребоваться великой богине от жалкой секры? — Марлен стояла, наклонив голову к плечу, и не без ехидства рассматривали Джози. Рыжие волосы её в неровном свете нарождающегося дня вились будто огненные змеи. И пламя в глазах — лукавое, злое…

— Память, — отозвалась Джози, не меняя позы, — мне нужна твоя память… Расскажи, что было вчера?

— С чего бы мне тебе помогать? — насмешливо спросила Марлен.

— Может быть потому, что кто-то ещё нуждается в помощи? — Джози поднялась и пристально посмотрела на неё.

— В твоей! — уточнила Марлен. — А я ни тебе, ни кому-то ещё ничего не должна… Но кто бы там ни был — мне жаль его: что же у твоего сердца такая память короткая?

Хмыкнула и скользнула за дверь, гибкая и горящая, как саламандра.

Джози сжала кулаки. Глаза щипало, а от собственного бессилия хотелось выть…

Её терзаниям помешали прислужницы. Девушки с песнопениями вносили тазы с ароматной жидкостью, несли на подносах украшения и одежду. Началось омывение и одевание богини. От их песен, сладостного запаха, источаемого курильницами, благовоний, которыми умащивали её тело, Джози впала в прострацию. Служанки вертели её туда-сюда, словно куклу, обряжая в дорогие ритуальные одежды. Наконец, легчайшее покрывало легло ей на голову, и девушки отступили, низко кланяясь. Повинуясь непонятному ей самой зову, Джози, всё также сомнамбулически, двинулась к входу. Здесь её уже ждали коленопреклоненные рабы-носильщики и паланкин. Она взошла на эти роскошные носилки, и тут же была поднята в воздух. Впереди процессии шли девушки в белых одеждах и с венками на головах. Они пригоршнями рассыпали цветы… Алые… Синие…

Синева… Синь… И голова кругом. Барабаны стучат ритмично. Уныло гудят раковины. Отходная ли? Встречная? И там внутри — колокол. Набат! Ну давай же! Очнись! Вспоминай…

— Люблю тебя…

То ли шёлк занавесей, то ли нежное объятье… И чудилось ей, будто кто-то недобрый перевёл часы, и опаздывает она ныне на важное свидание, от которого зависит сама жизнь …

Сердце заколотилось в горле. Стало трудно дышать. Она задёргалась, замахала руками… Испуганные рабы остановились, опустили паланкин. Вокруг стояли обомлевшие, испуганные туземцы, чьи праздничные славословия оборвались на полузвуке.