Когда сливаются реки

Круминь шел около сада, по стежке, усыпанной опавшими листьями. Морозное утро посеребрило их инеем. Воздух был чистый и прозрачный. Гонтовая крыша на свинарнике блестела, словно ледяная. Круминь еще издали увидел женщину в красном платке на голове, которая наблюдала за выпущенными на прогулку свиньями. «Не иначе, как Марта», — подумал он.

Председатель колхоза не ошибся. Марта встретила его такими задиристыми словами, какие только и можно услышать от людей, болеющих за колхозное хозяйство.

— Не подвезете нужных кормов, брошу все и уйду к Петеру на стройку! Дали одну картошку и хотите, чтобы сало росло... Дома своих так кормят, что ли? И гороха нужно, и соли... — и пошла, пошла.

Каспару Круминю понравилось, что Марта Зибене горячится и даже как бы отчитывает его. Значит, будет толк!

— Подожди, не кричи! — тронул он ее за плечо. — Будет завезено все.

Каспар обошел весь двор, расспрашивая о делах, присматриваясь. На дворе было чисто, в свинарнике открыты двери и форточки, успокаивающе тянул над закутами свежий ветерок. На кухне пахло только что истолченной картошкой, в корыте лежали мелко нарубленные капустные листья. Каспар остановился возле одного закута, где откармливались свиньи на сало, с удовлетворением отметил:

— Будет толк, Марта!

— Будет, будет, если не поскупитесь...

— Да не поскуплюсь...

— Посмотрю! — уже усмехаясь, кинула она.

От Марты Круминь шел успокоенный. «Все зависит от человека, — рассуждал он. — Тут у меня теперь дело наладится... Удивительная девчина эта Марта! Куда ее ни поставь — на косьбу, на стройку, на ферму — всюду управится. Счастливым будет Петер, если поженятся они. А меня еще Аустра ревновала к ней», — вспомнилось вдруг ему, и он еще острее почувствовал свое одиночество. На ум ему пришла Восилене. По правде говоря, она уже давно приглянулась Каспару, но, пока болела Аустра, он отгонял от себя подобные мысли. Теперь Восилене вспоминается ему все чаще и чаще. Вот и сейчас он словно живую видит ее перед собой — веселую, подвижную, неунывающую... «Ты, Каспар, совсем раскис», — как бы слышится ему голос Восилене, и лицо его вспыхивает краской. «Ну, что это я, как мальчишка какой», — пробует он урезонить себя. Но из этого ничего не получается, и Восилене, которая, казалось, минуту назад говорила с ним сочувственно, теперь посмеивается. «Ого, какая она боевая, любую девчину за пояс заткнет», — с удовольствием решает Каспар и тут же приходит к выводу, что без Восилене ему не жить. Очень уж тяжело одиночество, когда не с кем поделиться теплотой сердца. «А хорошо ли это будет перед памятью Аустры? — спохватывается Каспар и тут же сам себя утешает: — А что ж тут дурного? Нельзя же человеку весь свой век маяться в одиночестве...»

И Каспар направился к Лайзану.

Уже несколько дней Ян Лайзан работал на своем прежнем месте — в столярне. Алесь Иванюта предложил ему делать двери и рамы для здания станции. Размеры их были известны, а где их делать — все равно. Зато старик гораздо лучше чувствовал себя здесь, где уже несколько десятков лет простоял за фуганками.

Придя в столярную спозаранку, Лайзан несколько часов работал не разгибая спины и теперь с удовольствием отдыхал на своем любимом месте — на дубовой колоде у двери. Тоненький дымок вился из трубки, медленно растекаясь в чистом холодном воздухе. На сердце у Лайзана было спокойно, и думал он о строительстве, о детских игрушках, которых в последнее время маловато стало на полке, вспомнился сын Каспара Томас, вспомнилась Аустра и, наконец, сам Круминь… И как раз в это время, заслышав шаги и обернувшись, увидел он Каспара.

— Э-э! Да и легок же ты на помине! — встал ему навстречу Лайзан.

— А что такое? — заинтересовался Каспар и, присев рядом со стариком, тоже начал закуривать.

— А такое, — вздохнув и неторопливо выпустив дым, ответил Лайзан, — что губишь ты себя...

— Я и сам так думаю, дед Ян, а выхода не вижу,

— Это как же?

— А так... Не везет мне в жизни, вот и все.

— Эге, не туда ты загибаешь, Каспар! Знаешь ли ты, что такое счастье? Нет, видимо, не знаешь. Что работаем мы для своих близких, для детей, меняем все вокруг, разве это не счастье? Я знаю, что тебе грустно. Но нельзя же так вечно. Растить своих детей, учить их, делать полезное для людей — вот в чем твое счастье!..

Каспар только вздохнул.

— Тяжело одному? — спросил Лайзан, положив руку ему на плечо.

— Тяжело…

— Знаешь, что я надумал? Нельзя тебе одному оставаться.

Каспар удивился: откуда мог старый так угадать его мысли? Но чтобы не выдавать себя сразу, спросил:

— А что же делать?

— Жениться.

— А дети?

— И детям будет лучше. Визма уже большая — все поймет. А маленькие, если будет разумная женщина, привыкнут, как к матери.

— Много в тебе мудрости, дед Ян, — усмехнулся Каспар. — Если признаться, то и шел я к тебе с этой думой. А ты будто отгадал... Не для себя — только для детей, им нужно...

— Только им? — с хитринкой переспросил Лайзан.

Каспар смутился, но, взяв себя в руки, сказал:

— Признаться, и для себя. Я же не дерево, у меня тоже сердце есть.

— А к кому же твое сердце лежит, если не секрет?

— Если сказать по совести, так нравится мне Восилене...

— Что ты говоришь?

— Правда.

— Скажу я тебе, что губа у тебя не дура…

— Шутишь, дед.

— Нет, брат, я серьезно. Она — женщина что нужно. Притом же эта литовка — вдова, одинокая, как и ты. Из вас получится толковая пара.

Разговор с Лайзаном еще больше утвердил Каспара в его намерениях. Выйдя из столярни, он долго не мог успокоиться. Когда проходил мимо тока, где женщины трепали лен, показалось, что услышал голос Восилене.

Вздрогнул... «Нет, это не шуточки, Каспар», — сказал самому себе, и ему так захотелось именно сейчас повидать Восилене, что он решил сделать это, не откладывая.

Среди почти мертвой, побелевшей от заморозков отавы на лугу, который простирался вокруг, виднелась одинокая фигура аиста. Он стоял недвижимо, точно окаменевший, на одной красной ноге и грустно смотрел на юг. Временами на него налетал ветер, ерошил и задирал перья на крыльях, и от этого его вид становился еще более унылым...

«Остался один, не полетел», — пожалел его Круминь. И слезы чуть не покатились из глаз. Желание ласки и человеческого тепла стало для него непереносимым.

В обычный день, когда он проходил по двору, ни одно упущение в хозяйстве не могло укрыться от его острого глаза. А сегодня, решив поехать к Восилене и спеша домой, чтобы собраться, он не замечал ничего. Среди улицы стояла телега, и тут же валялся неприбранный хомут. Каспар даже не поглядел на него. Если бы прежде увидел гусей на озими, он поднял бы крик на весь колхоз, а теперь прошел мимо, словно их и не было. К одному тянулась его дума...

Опамятовался он только в хате. Когда маленький Томас, подбежав к нему, обнял за ноги, ему стало не по себе. «А доброе ли дело задумал я?» — засомневался он.

Дети редко видели отца, и когда он бывал дома, этот час был для них праздником. Они старались ничем не обеспокоить его. Каспар посадил Томаса на колени и будто новыми глазами посмотрел на свою хату, Визма суетилась около печи. Не успела она еще и расцвести, а уж приходилось ей гнуться около тяжелых чугунов. Ничего не поделаешь — хозяйка в семье, хотя и маленькая. Она никогда не подавала виду, что ей тяжело, но Каспар считал себя виноватым перед ней.

— Садись, дочушка, — ласково обратился он к Визме.

— Я только горшки перемою, — посмотрела она на отца и продолжала свою работу.

— Утомилась ты... отдохнула бы.

— Нет, тату, я ничего...

Каспар видел, что нелегко ее детским рукам. Сколько ни старалась она, а надлежащего порядка в хате не было, — сиротливо выглядели незастланные кровати, среди хаты лежало брошенное кем-то полотенце. Каспар посмотрел на Томаса — курточка его была измазана, а сквозь продранный рукав на локте виднелась грязная рубашка. Каспар вздохнул и прижал Томаса к груди.