Когда сливаются реки

Только за дверями она умолкла и пошла следом за Барковским, который, вобрав голову в плечи, потащился к дому.

— Черт, а не баба! — вздохнул Гумовский и поднял стакан, чтобы чокнуться с Шаплыкой.

— Мочало, а не мужик, — внес поправку Шаплыка. — Нужно же так бабу распустить! — И он со злостью хрустнул соленым огурцом.

Каетан захмелел, но своего не забывал. Разными обходными путями он пытался выведать, что творится в Долгом.

— Скажи ты мне, братец, что за неспокойная пора такая настала? Куда ни глянешь — бандиты...

— Ну, тут, я тебе скажу, они долго не удержатся, — уверенно заявил Шаплыка. — Видал, сколько людей на стройке, как на ярмарке!

— А они, бандиты эти, дураки, что ли, на ярмарку ходить?

— Найдут их и там, где они ходят.

— А где же они ходят? — прикидываясь непонимающим, расспрашивал мельника Гумовский.

— Ты что, маленький? — горячился Шаплыка. — Не знаешь, где бандиты водятся? В лесу! И там их половят. Раз уж взялся за них Алесь Иванюта — он, брат, доведет... Всех на ноги поставит! Так им и надо, я, брат, злодейства не люблю. Когда я контрабанду носил — я торговал, а торговать всякому можно. А бандитов я сам готов под нож пустить...

— Так... так им и надо! — соглашался с Шаплыкой Гумовский, но сам, изрядно перетрусив, спешил убраться подобру-поздорову. — Так... правильно... Пойду уж я домой... Пора...

Гумовский вышел из мельниковой хаты более встревоженным, чем вошел в нее.

Но хмель делал свое дело. У подвыпившего человека мрачные мысли держатся в голове недолго, и Каетану, едва он отошел немного от Мельниковой хаты, начало казаться, что его страхи преувеличены. Он испытывал приятное возбуждение. Вместо того чтобы свернуть домой, Каетан направился к котловану, где работали люди. «Ого-го! — подивился Гумовский. — И много же их, больше, наверное, чем на толоке у пана».

Он так загляделся, что не заметил, как очутился на строительстве. Увидев на дне котлована бетон, изобразил на лице восхищение.

— Навечно, значит, товарищи!..

Никифорович, который работал на временной электростанции, приметил Гумовского издалека. Ему показалось странным, что старый человек под хмельком приплелся на стройку. Потом пригляделся и отметил, что некоторые черты в лице этого человека ему как будто знакомы.

— Кто это? — спросил он у Кузьмы Шавойки.

— Да это же кулак Каетан Гумовский.

— Как же вы ему позволяете разгуливать по стройке? — огорчился Никифорович. — Я знал его еще пятьдесят лет назад — молодой был, но уже кровопийца. Мой же отец у него батрачил... да и мне приходилось косить его луга. Нет, у нас в Ленинграде он так не походил бы. Вот уж не ожидал, что Гумовский дотянет до этого времени!

Каетан Гумовский, ничего не подозревая, приближался к ним — хотелось посмотреть все своими глазами. Никифорович склонился над мотором и подозрительно посматривал в сторону Гумовского. Но именно к нему и обратился хуторянин:

— А скажи мне, товарищ, какая сила у этой машины?

— Я тебе не товарищ! — зло буркнул Никифорович.

Каетан испугался и сразу отрезвел. Никогда он не ожидал, что его так огорошат. Он присмотрелся к Никифоровичу, который продолжал хлопотать возле мотора, и от неожиданной догадки у Гумовского перехватило дыхание.

— А не Янка ли ты будешь? — отважился спросить он.

Никифорович только буркнул в ответ:

— Узнал?

— Как же не узнать своего человека?

— Мы таких своих в Ленинграде давно перевели.

— Ну, и злопамятный ты человек, — робко укорил Каетан Никифоровича и, ссутулившись, побрел стежкой на Малиновку. «Дернул меня черт идти на эту стройку! — распекал он себя. — Чего доброго этот Янка может со мной рассчитаться...»

Долго не мог успокоиться и Никифорович.

— Такому доверять — все равно что с завязанными глазами по болоту идти... Немало он нашего брата в могилу вогнал! Я и сам едва вырвался из этих рук...

Он сел отдохнуть и, вынув трубку, хотел закурить, но, обшарив карманы, не нашел спичек.

— Сходи ты, хлопец, до Яна Лайзана и займи огоньку. — И Кузьма сразу же направился в сторону бараков. «Такому верить можно, — думал, глядя ему вслед, Никифорович, — а тому...» — и погрозил кулаком в сторону Каетана Гумовского, который уже скрывался за пригорком.

Старик вспомнил свой вчерашний разговор с хлопцем. По случаю воскресного дня собрался он погулять около озера. Тихо и хорошо было вокруг! Насколько хватал глаз, зеленели квадраты озими, а на опушке леса бездымно горели рябины. Где-то около Эглайне возникла девичья песня, полетела и заструилась, как чистый весенний ручеек из-под снега. Веселее шли старые ноги, легче, лучше дышалось от всего этого... У небольшого родничка, под старой, узловатой рябиной, заметил он хлопца, который сидел, опустив голову. «Уж не Кузьма ли?» — подумал старик и не ошибся. Потолковали по душам. «С той поры, как случилась эта беда с Йонасом, нет у меня спокойной жизни, — говорил Кузьма. — Совестно в глаза людям смотреть, все ищу укромное место, чтобы побыть одному». — «Нет, хлопче, — покачал головой старик, — одиночеством от такой болезни не лечатся. Иди туда, где люди... Завтра, как всегда, явись на работу ко мне, авось прогоним твою хворобу... И насчет комсомола поговорим с секретарем — может, оставят».

Кузьма вернулся со спичками. По его виду Никифорович понял, что парень чем-то сильно встревожен.

— Только что встретил Миколу Хатенчика, — пояснил он, нервно покручивая пуговицу на пиджаке, — сказал, что я могу попросить прощения...

— Ну и что?

— Неудобно как-то...

— Вот дурень! — даже плюнул от негодования Никифорович. — Сейчас же иди... И я с тобой.

Зазвонили в кусок рельса, и отовсюду в столовую потянулись люди. За длинными дощатыми столами стоял гомон. Микола Хатенчик, перекрывая этот слитный шум, объявил, что просит слова Кузьма Шавойка. Все повернулись в ту сторону, где стоял Кузьма. Рядом с ним находился Никифорович, а напротив сидел Йонас. По встревоженному и раскрасневшемуся лицу Кузьмы было видно, что нелегко ему говорить. И вместо подробного объяснения он выпалил все сразу:

— Понятно, я виноват, что поступил так. Можешь ты, Йонас, простить меня? — И, опустив глаза, Кузьма сел на лавку.

— Это уж ты чересчур, — смущенно отозвался Йонас..

— Пускай распекает себя... он того стоит! — вмешался Никифорович.

— Я ж и говорю... — согласился Кузьма.

— А может это повториться? Скажи ясно! — наседал старик.

— Пусть мне лучше руки отсекут...

— Хорошо, поправляйся, — вставил и свое слово Мешкялис. — А что пропесочили тебя, так помни: не помычишь, как теленок, не заревешь, как вол!

— Подай руку Йонасу, — посоветовал Алесь.

— Миритесь! — шумели за столами.

Кузьма нерешительно подошел к Йонасу и протянул ему руку.

Йонас пожал ее, смущенно улыбнувшись.

— Ладно, Кузьма... И я не святым был!

Так все перемешалось в этот день — старая ненависть и восстановленная дружба.

XVIII

Каспар Круминь после смерти Аустры долго не мог найти покоя. Не очень разговорчивый обычно, теперь он стал совсем нелюдимым, и даже дети редко слышали от него ласковое слово. Это очень тревожило старшую дочку Визму, которая боялась, как бы отец не заболел. Зато еще больше отдавался Каспар работе. Редко кто видел его отдыхающим. Вставал он до солнца, когда все еще спали, и ложился, когда все затихало вокруг. За день Круминя можно было увидеть всюду: и на току, и в коровнике, и в столярне Лайзана, но чаще всего наведывался он на свиноферму. Он никак не мог наладить ухода за свиньями, а именно они казались ему живым складом мяса и сала, без чего невозможно представить ни оладьев на сковородке, ни борща в миске, ни жирной каши в чугунке. Порода свиней у него была хорошая: «Леле-Балта». При должном уходе растут быстро. Но свиноферма была запущена. Прогнав оттуда Езупа Юрканса, он перебрал уже несколько человек, но все без толку. Корма хватало: и бураков, и картошки, и кукурузы. Не было энергичного человека, кто бы навел надлежащий порядок на свиноферме. В конце концов, посоветовавшись с Лайзаном, он решил назначить Марту Зибене. Далось это нелегко. Не то чтобы Марте вовсе уж не хотелось идти на такую работу, но ей жалко было разлучаться с Петером и оставлять его на строительстве одного. Тем более что, на удивление ей, Петер со многими подружился и слышать не хотел о том, чтобы уходить до конца стройки. Радовало Марту и то, что в последнее время Петер и про «свой куточек» говорил далеко не с прежней горячностью, как раньше. И все-таки Марта согласилась работать на свиноферме...