Когда сливаются реки

Аделя решила поддержать отца и запугать Казюка:

— Насколько я знаю, тебя ищут.

— Откуда ты знаешь?

— Тут и дурак увидит, когда милиционеры кругом шныряют.

— Никуда я не пойду, — решительно заявил Клышевский. — Кто меня там спрячет, кусок хлеба даст?

— А если и я не дам? — снова вспыхнул Гумовский.

— Раз так, — вскочил Казюк, — я сейчас выбегу во двор и пущу очередь из автомата. Пусть горит ваша Малиновка, да и вы с ней вместе. А сам — в лес. Словят так словят... Мне все равно погибать! — И Казюк поспешил в сени.

— Казюк! — испуганно крикнула Аделя, и он остановился. — Вернись! Мы сейчас дадим тебе все, что надо, а ты успокойся, подумай о том, что я тебе сказала.

— И чего ты вмешиваешься? — зарычал на Аделю Гумовский.

— Так надо, отец, — властно сказала она, и Каетан утих.

Аделя побежала в амбар, а Каетан и Казюк сидели в разных углах хаты и, как волки, поблескивали глазами один на другого. Говорить им было не о чем — все, что их связывало, рухнуло, осталось только то, что их разъединяло. И если прежде у них была хоть видимость общего дела, теперь исчезла и она, каждый боролся только за собственную жизнь... Аделя вскоре вернулась. Чтобы задобрить Казюка, а может быть, и потому, что в самом деле еще жалела его, вернулась она не с пустыми руками.

— Вот тебе, возьми на здоровье, — тихо сказала она и положила ему в сумку брус сала, большой кусок окорока, горшочек масла, несколько сухих сыров и две буханки хлеба. Казюк завязал сумку, перекинул ее за плечо и, не сказав даже спасибо, молча направился к дверям.

— Так ты подумай, что мы тебе говорили! — крикнула ему вслед Аделя.

— Ничего, на том свете встретимся! — погрозил Казюк уже из сеней и пропал во мраке.

— Вот гад так гад! — схватился за голову Каетан Гумовский.

Со стороны могло показаться, что все это время Аделя сохраняла спокойствие. На самом деле она так переволновалась, что никак не могла прийти в себя. У нее была в самом деле сильная воля, и она считала, что поступила правильно, но даже теперь, когда все миновало, она дрожала, никак не могла побороть овладевший ею страх. Погасив лампу в боковушке, Аделя быстро разделась и укрылась двумя толстыми одеялами, но дрожь не проходила. И если раньше она засыпала с мыслями о Казюке, приятными и волнующими, теперь ничего этого не было. «Если бы не страх, так, может быть, и голодного прогнала бы». И одновременно ей вспоминался Алесь, каким она видела его в последний раз. Казалось, идет он все ближе и ближе к ней и вот остановился возле кровати. Аделя так ярко, так отчетливо представила это, что невольно подвинулась к стене, словно освобождая место...

Каетан и вовсе не ложился спать в эту ночь. Одевшись потеплее, до самого рассвета ходил вокруг своей усадьбы. Обошел сарай, амбар, баню на опушке леса, оглядев всюду, не притаился ли где-нибудь Казюк. Немало страха натерпелся он при этом. Когда открывал дверь из предбанника в баню, не попадал зуб на зуб: «Еще пальнет со злости, и каюк». Казюка нигде не было. И все-таки, опасаясь, что тот может вернуться и отомстить, он продолжал ходить от амбара до гумна, от сарая до хаты. Винцент с удивлением смотрел на отца, но, ни о чем не спрашивая, по-прежнему кружил по своим стежкам. Только бормотанье, ставшее почти непрерывным, свидетельствовало, что волнение отца передалось и ему. Когда стало уже совсем светло, усталый Каетан протиснулся в хату, не раздеваясь, лег и заснул на лавке, сунув под голову влажный кожух.

Утром отец и дочь обсудили, как быть дальше. Решили, что надо молчать, а встречи с Казюком прекратить. Если его поймают, можно будет и отвертеться: «Не знаем, ничего не знаем. Брешет, гад... Других понапрасну хочет загубить!»

Однако вчерашние угрозы Клышевского не давали покоя Каетану. Боязно было даже в собственной хате, которая всю жизнь представлялась самым надежным убежищем от всех бед и напастей, хотелось быть поближе к другим людям, хотелось знать, что они думают, чем дышат... Каетан был уверен, что он по одним глазам определит, как относятся к нему долговцы. Нужно было и получше разузнать — в самом ли деле ищут Казюка? Тогда надо немедленно и любыми средствами искать спасения...

Вытащив из шкафа старенький пиджак, штаны из самотканого сукна и юфтевые сапоги, которые он надевал для работы по двору, Каетан оделся и, оглядев себя, остался доволен — в таком виде он ничем не отличался от бедного крестьянина. Расчесав седую бороду, прихватив еловый костыль, Каетан отправился в Долгое. На дворе стояли первые заморозки: сапоги, словно они были костяные, стучали по твердой дороге. Местами кленовые листья густо устлали дорогу, и они шелестели под ногами, наполняя душу Каетана горечью и умилением.

«Боже... боже... — шептал он, — сколько пригожего от щедрости твоей. Кажется, жить бы и жить, а тут такие неприятности...»

Через Долгое Каетан прошел незамеченным. Видимо, все были на работе — кто на строительстве, кто на буртовке картошки. Только дети, как обычно, бегали и шумели возле дворов. Это поразило Гумовского. «Если они так дружно работают и в такую пору, — думал он, — значит, будет толк. Кто работает, тот и богатеет!» Мысли эти расстроили его, но в то же время несколько утешили. «Ну, где там долговцам искать сейчас нашего Казюка, у них и так хлопот полон рот. Они, может быть, и думать о нем перестали». Немного успокоившись на этот счет, Каетан подался из Долгого туда, где стояла прежде мельница. Он знал, что мельницу взорвали, но он никак не ожидал увидеть того, что было теперь на этом месте. «Да это ж целый город!» — охнул Каетан, когда открылись постройки на горе и стали видны люди, которые там сновали. Грохот бульдозера напомнил ему гул, который он слышал когда-то, подъезжая к Вильнюсу.

— Здорово, человече! — приветствовал он толстого мельника Шаплыку, который подвязывал деревца на своей усадьбе, стоявшей на отшибе от села.

— Здравствуй, если не шутишь.

— Э-э, какие там шутки у старого человека, да еще такого, как я, — как бы обиделся Каетан.

Гумовский слышал, что Шаплыка мало изменился с тех пор, как водили они компанию, поэтому подошел поближе и хитро подмигнул.

— Наверное, еще осталось с тех пор то да сё, а? — намекнул он Шаплыке на совместные занятия контрабандой.

— Не тебе говорить об этом... Сам же забирал половину только за то, что прятал... Эх, жадность, жадность! А хочешь, — внезапно переменил тему мельник, — хочешь, горелкой попотчую?

Каетан помолчал, пить водку не входило в его намерения, но, вспомнив, какую ночь пришлось ему пережить, согласился. Вскоре они уже сидели в кухне у Шаплыки и пробовали самогонку. Едва успели выпить по рюмке, как скрипнули двери и вошел кладовщик Барковский.

— Пристраивайся, брат, к нам! — обрадованно встал ему навстречу Шаплыка.

Барковского упрашивать не пришлось. С явным удовольствием, причмокивая и подмигивая, он опрокинул сразу целый стакан. «Так вот почему не бедует Шаплыка — заработок есть, — подумал Каетан и тихонько усмехнулся. — В колхозных закромах хлеба много!»

Постепенно компания веселела, языки развязывались все больше.

— Каким хозяином ты был! — уважительно обратился к Каетану Шаплыка.

— Да и ты, брат, справно жил, — в свою очередь, похвалил Шаплыку Гумовский.

А Барковский хвастался, что он и сейчас живет неплохо. Он пересчитывал на пальцах, что ему удалось справить только за прошлый год: кровать никелированную, патефон, часы настенные... Что он приобрел еще, осталось неизвестным, так как в хате неожиданно появилась жена кладовщика. Она влетела как вихрь, размахивая палкой, которую, вероятно, подобрала у палисадника. Глаза ее злобно горели, и если бы из них вылетела молния, она была бы черной.

— Вон отсюда! — кинулась она к столу, размахивая палкой над головами подвыпивших мужчин.

Барковский поднялся и послушно поплелся к двери. Но его покорность не обезоружила женщину, и она продолжала изливать свой гнев:

— В тюрьму захотел, дьявол лысый? Детей хочешь загубить? Весь колхоз пропить надумал?..