Когда сливаются реки

— А я и сама тут ничего не понимаю, — призналась она.

Неуверенность овладевала всеми Гумовскими с некоторого времени, и это сбивало Аделю с толку. Вещи в хате были пораскиданы, царил беспорядок, и похоже было, что никто этого не замечает. Казалось, ходики на стене отсчитывают последние часы и дни. И Каетана порой охватывал бессильный гнев, он собирался что-то предпринять, но чем дальше, тем больше убеждался, что ничего предпринять не может и не видит даже выхода из своего запутанного положения. Когда-то он верил в близкие перемены, обещанные Клышевским, но теперь убеждался, что никаких перемен не предвидится. И, забыв, что сам был виновником сближения Адели с Казюком, он упрекнул дочку:

— И ты мне тоже помогла...

— А что? — удивилась Аделя.

— Связалась с пройди-светом...

— Ты это про Казюка?

— А то про кого ж!

— А что ты мне прежде говорил про него, про Малиновку? — зло спросила Аделя.

— Что говорил, теперь не вспомнить, а что погубит он нас, так это как пить дать...

— Да тише вы! — попробовала вмешаться мать.

Однако это не прекратило стычки между отцом и дочерью.

— Ну, на что он нам, этот «вызволитель», подонок этот? — неизвестно кого спрашивал Каетан, зло постукивая кулаком по столу.

— А давно ли ты его сынком величал? — позлорадствовала Аделя.

— Молчи!

— Ну, так знай, что и мне он нынче не шибко нужен. Пойду и заявлю, что вы вместе натворили... Я молодая, мне простят...

От последних слов Адели Каетан прижался спиной к стене, лицо его вытянулось и побелело. Чего доброго от такой дочки всего можно ожидать! Он изменил тон:

— Не ожидал я от тебя этого, Аделька. Это родного отца-то? Того, кто любит тебя больше всех на свете...

Аделе стало жалко старика, и она, снова присев рядом, успокоила его:

— Ну, я пошутила. Не сделаю я этого. Но как быть нам?

— А что, если бы его... отстранить?

— Так он же не будет молчать.

— А так, чтобы... замолчал?

— Что ты?.. Что ты, отец? — И девушка, испуганно замахав руками, попятилась на середину хаты.

И тут же, вернувшись к столу, она посоветовала:

— Давай подождем... Надо хорошо подумать, как поступить!..

Каетан Гумовский, немного успокоившись, принялся за еду. Присели и Аделя с матерью. Все старались казаться спокойными, но на сердце у каждого скребли кошки. Аделей не на шутку овладел страх, что все может кончиться гибелью, и в ней поднималась ненависть к Казюку. А Каетану Казюк давно был бельмом на глазу. Он так ему въелся в печенки своими посулами, угрозами и требованиями, что и теперь, как некий чертик, виделся повсюду. Глянет на окно — из окна выглядывает темная рожа Казюка, потянется ложкой к миске — а оттуда грозит пальцем Казюк, отведет взгляд к двери — чудится, что она распахнута и из нее выглядывает худое и зеленоватое лицо Казюка... Каетан хотел опустить голову и закрыть глаза, чтобы избавиться от наваждения, но не успел: лязгнул засов, открылась дверь, и на пороге появился живой Казюк Клышевский.

— Что это, привидение, что ли? — испуганно вскрикнул Каетан Гумовский.

— Пока не привидение, а я лично, — спокойно отозвался Казюк, прислонив автомат к стене в углу.

Со времени последнего посещения Малиновки он похудел еще больше. Заострился и стал похож на тонкий сучок нос, обветренная кожа туго обтянула скулы. От суконного рыжего френча и штанов Казюка валил пар, будто он, как отощавший под весну медведь, только что встал из берлоги.

— Что, не ожидали?

В сердце у Адели на мгновение затеплилось если не прежнее влечение, то по крайней мере человеческая жалость.

— Иди садись ужинать! — пригласила она.

Но когда Клышевский, опустившись на лавку, сделал попытку обнять ее, как прежде, она невольно отстранилась. «Каким он в самом деле пугалом стал, — подумала Аделя. — Разве можно сравнить его с Алесем?»

Каетан неприветливо поглядывал на гостя, не говоря ни слова.

Это не ускользнуло от внимания Казюка Клышевского. «Как бы чего не вышло!» — насторожился он.

— Ужинай, Казюк! — тихо предложила старуха, и Клышевский, как голодный волк, накинулся на еду. Вскоре миски были пусты.

«Вот жрет, словно не в себя», — подумал Каетан Гумовский. Недавний спор с дочкой оставил в душе его неизгладимый след. Он и вправду считал теперь, что все беды идут от Казюка Клышевского. Едва Казюк кончил ужинать, Каетан довольно грубо обратился к нему:

— А ты бы не разгуливал так свободно, Казюк!

— Я не боюсь, — усмехнулся Клышевский. — Не маленький!

Каетан задрожал от злобы.

— Может, ты и не боишься... Зато я боюсь, Аделя боится.

— Ты боишься, Аделька? — игриво спросил Казюк, снова пытаясь обнять девушку.

Аделя спокойно, но твердо отвела руку Клышевского.

— Отстань ты!

— Это что же ты меня так встречаешь? — набросился он на Аделю, не обращая внимания на родителей,

— А тебе как, с поклоном надо? — съязвила девушка.

— Кто вас тут обольшевичил? — завизжал Казюк.

— Не кричи, не в своей хате! — угрожающе прикрикнул Каетан Гумовский.

— А где моя листовка? Где? — подступал к Каетану Клышевский.

— С твоей писаниной и до ветру не сходишь... Что ты можешь умного написать? А уж сделать ты и подавно ничего не можешь. Вор — вот кто ты сегодня! — все больше расходился Гумовский, теряя самообладание.

— Э-э... да с вами и разговаривать опасно, — поднялся Казюк Клышевский и поспешил взять автомат. — Еще чего доброго засаду организовали? — настороженно оглянулся он по сторонам.

— Казюк, оставь глупости, садись и поговорим, — спокойно сказала Аделя, и тот снова присел на лавку. — Тут не шутки, — продолжала она. — Ты можешь погубить нас.

— А вы хотите, чтобы я с голоду подох?

— Ты сам должен думать об этом... Пусть твои друзья позаботятся. Что ты прицепился только к нам со всеми твоими делами?

Казюк не верил своим глазам и ушам. Это была не та Аделя, какую он знал.

— Что ты говоришь? Кто тебя подменил? Скажи!

— Жизнь! — быстро ответила девушка.

— Ты, может быть, готова выдать меня? — зло спросил Казюк и поднял автомат.

Каетан Гумовский с неожиданным для него проворством ударил Клышевского темным волосатым кулаком в грудь, и ухватился за приклад автомата.

— Ты кому угрожаешь?..

И они сцепились вдвоем. Мать спряталась в боковушку, закрыв ладонями уши, прижавшись к стене. Более широкий в плечах, сохранивший изрядный запас сил, Каетан стиснул отощавшего Казюка так, что у того чуть глаза на лоб не полезли.

— Я тебе покажу, разбойник! — грозился Гумовский.

И все же худому, увертливому Казюку удалось выскользнуть из рук Каетана и удержать оружие.

— Перестреляю гадов! — закричал он, нацеливаясь автоматом.

Прямо перед ним встала Аделя и угрожающе подняла руку:

— Казюк!

Этот окрик привел его в чувство. Он обмяк, опустил автомат.

— Казюк! — еще раз повторила она. — Не горячись. С кем воевать пришел? Садись! Надо спокойно подумать.

Клышевский подчинился, но оружия из рук не выпускал и все время не сводил глаз с Каетана Гумовского, который тяжело дышал и что-то ворчал.

— Ты не должен приходить к нам, Казюк, — говорила между тем Аделя. — Ты можешь погубить нас всех.

— Ты меня не любишь, Аделька? И тебе не жалко меня? — настаивал он.

— Что из того — жалко или не жалко?

— Так вот что я тебе скажу, Аделя, — повысил голос Казюк, и осунувшееся лицо его налилось кровью, а руки нервно сжали приклад автомата, — вот что я тебе скажу: если вы отказываетесь от меня, я сделаю так, что конец будет всем сразу. Вам, сидя в тепле, можно шутить, а я свое отшутил. И на тот свет мне одному отправляться скучно, очень уж я люблю дядю Каетана и тебя...

Гумовский почувствовал угрозу в словах Клышевского. Он вздрогнул, понял, что пошел, как говорится, не с той ноги, и попытался загладить ошибку.

— А ты сделай так, — как можно спокойнее сказал он, подойдя к Казюку, — чтобы и тебе и нам хорошо было. Уйди отсюда куда-нибудь подальше, ну, в Литву или в Латвию.