Страница 37 из 143
Тогда становится ясно, что политическая программа Екатерины II зависела не столько от того, готова ли императрица признать за дворянством огромное число привилегий, сколько от того, удастся ли ей создать корпоративные структуры, называемые обычно сословиями, через которые она могла бы осуществлять свою власть. Неадекватный потребностям империи размер бюрократии и ее низкая эффективность вынудили императрицу привлекать другие составляющие общества, чтобы обеспечить способными людьми административный аппарат на местном уровне. Лишь благодаря этим людям, рекрутированным и занятым на местном уровне, императрица могла надеяться донести свою волю и добиться ее исполнения. Только располагая ими, могла она претендовать на то, чтобы законодательным путем ввести человеческое счастье, как она его понимала.
Если правители Франции и Пруссии решали сложную задачу: обуздать дворянство и направить его энергию на пользу государству, то Екатерине II нужно было создавать корпоративные структуры там, где они были только в самом зачатке{337}. Ведь, не имея прочной основы в местных корпорациях, государство не сможет стать «регулярным». В 1765 году Екатерина пообещала своей корреспондентке мадам Марии Терезе Родэ Жоффрен, что создаст в своей империи «всякого рода сословия (états)»{338}. Решением этой задачи она и занялась.
Екатерина вовсе не опасалась появления дворянского сословия с четкими сословными интересами, наоборот, она стремилась создать такое сословие, поскольку была убеждена, что без него — как и без других сословий — она не может надеяться распространить свою власть в глубины подвластного ей царства. Как раз по поводу этого ее убеждения Марк Раев заметил, что «признание Екатериной благотворной роли всесторонне структурированного общества, в противовес опоре на разобщенное население, управляемое государственными служащими, является ее самым значительным вкладом в политическую историю России»{339}.[127] Если Екатерине в этом нужен был стимул, то ей достаточно было оглянуться и посмотреть на начало 70-х годов, на полное разрушение существовавших на местном уровне центральных учреждений власти в районах, охваченных Пугачевским восстанием. Ее незамедлительной реакцией на эту вопиющую неисправность, проявившуюся во время восстания, стала губернская реформа 1775 года. Грамоты вполне можно рассматривать как ответвление и расширение этого отдельного законодательного акта{340}. Это не означает, что не могли быть выбраны и другие подходы. Однако модель, на которой императрица в конце концов остановилась, была наиболее для нее доступной, и дворянство в этой модели играло ключевую роль. Дворянство рассматривалось Екатериной II не как потенциальная помеха самодержавию, а как необходимое его условие, если оно обеспечено соответствующим законодательством{341}. В меньшей степени то же самое относилось и к городскому сословию, и в еще меньшей степени — к государственным крестьянам. Все вместе эти три сословия будут служить приводным ремнем и агентами в четком, симметричном и действенном государственном аппарате.
Императрице не подходила своеобразная французская модель, которая многими рассматривалась в то время как образец корпоративно структурированного государства. Ирония состоит в том, что некоторые ученые обвиняют Екатерину II в консерватизме и реакционной политике, когда на самом деле она отвергла французскую модель как раз из-за того, что там игнорировалась социальная дифференциация, произошедшая в «третьем сословии». Вместо того чтобы выстроить иерархию сословий, состоящую из духовенства, дворянства и «третьего сословия», она предпочла общество, в котором горожане составляли свою собственную корпорацию (order), почти как предлагал ее наставник Монтескье. Те, кто был занят в торговле и промышленности, а также все остальные, кто добывал себе средства к существованию городскими промыслами, заслуживали собственной правовой идентичности и, следовательно, права иметь законы, отдельные от крестьянства{342}. Аналогично, крестьянство тоже заслуживало своей собственной корпоративной идентичности и своих законов. Соответственно, общество, которое императрица пыталась создать, больше походило на общество Швеции или какого-нибудь немецкого государства, а не на общество «классической» Франции.
Чтобы издавать лучшие законы для населения, ей придется объединить (это дело уже было начато Петром I) уже существующие разобщенные разряды (чины — ranks) общества, составляя из них более крупные образования, обычно называемые сословиями. Отдельные категории купцов, ремесленников и мещан должны уступить место более широко определяемому городскому сословию. Аналогично, экономические крестьяне, крестьяне-однодворцы и другие сельские категории должны слиться в сословие государственных крестьян. Только тогда можно достичь единообразия, которое так ценил просвещенный абсолютизм. Естественно, такой грандиозный план должен был встретить сопротивление со стороны тех, кто почувствовал угрозу своему статусу.
В соответствии с особенностями намеченной ею модели императрица решила, что традиционное первое сословие, духовенство, не должно составлять отдельного сословия. В том, что духовенство было представлено в Уложенной комиссии единственным депутатом, бывшим фактически делегатом Синода — государственной организации, — прослеживается ход мысли Екатерины. Что она собиралась делать с церковью? Если предварительные проекты, составленные частной комиссией о среднем роде государственных жителей, учрежденной Уложенной комиссией, отражают взгляд императрицы, что очень даже вероятно, то тогда городское приходское духовенство предполагалось объединить с создаваемым средним сословием — «средним родом людей». Такое предложение стало неприятной неожиданностью для тех, кого это затрагивало. Их защитник, Синод, отреагировал тем, что потребовал для них статус, равный дворянскому. Церковные иерархи тоже потребовали, чтобы к ним отнеслись как к привилегированному сословию. Помня о той критической роли, какую церковь сыграла в свержении ее мужа, императрица оставила здесь все как было, ничего не решив. В дальнейшем во время ее царствования духовенство все больше приобретало характер замкнутого сословия, куда постепенно закрывался доступ представителям тяглового населения{343}. Вплоть до XIX века оно официально не признавалось сословием — шаг, на который императрица идти не хотела.
Предписанную духовенству судьбу должны были разделить ученые, в частности члены Академии наук. Уже в статье 359 «Большого Наказа» Уложенной комиссии провозглашалось, что «в городах обитают мещане, которые упражняются в ремеслах, в торговле, в художествах и науках»{344}. И как раз туда частная комиссия о среднем роде государственных жителей определила ученых Академии, которые, естественно, не больше духовенства обрадовались этому. Им не нравилось официальное объединение с кожевниками, торговцами вразнос и иконописцами. Ученые тоже стали возражать и потребовали себе многие из традиционных привилегий дворян, в частности освобождение от унизительной подушной подати, позволение разъезжать по городу в каретах, носить шпаги, иметь доступ ко двору и даже владеть населенными имениями. Более того, они хотели, чтобы их статус был объявлен наследственным{345}. В конце концов по этому вопросу было достигнуто взаимное согласие: академиков поместили в промежуточную категорию именитых граждан, что давало им некоторые из тех привилегий, которых они добивались (см. статьи 67, 132, 133, 134, 135, 136 и 137 Жалованной грамоты городам). Как и следовало ожидать, привилегия владеть крепостными была оставлена лишь за теми, кто обладал дворянским титулом.
127
Профессор Раев мог бы и подробнее разработать тему заинтересованности Екатерины II в создании сословий, что, как мне кажется, было принципиальным моментом в ее планах построения «регулярного» государства.