Страница 84 из 184
Еще в советское время первоначальный простой тезис о «реакционности» мировоззрения Карамзина постепенно сменился более дифференцированным подходом к его творчеству, и частичная «реабилитация» мыслителя была достигнута уже на исходе советского периода, благодаря в первую очередь публикациям и исследованиям Ю.М. Лотмана. Однако в оценке суждений Карамзина о крепостном праве идеологически обусловленные суждения по-прежнему преобладают над сколько-нибудь серьезным аналитическим подходом, который позволил бы интерпретировать взгляды Карамзина в историческом контексте, соответствующем социальным условиям и общественным настроениям его времени.
Письмо сельского жителя, опубликованное Карамзиным в одном из номеров Вестника Европы за 1803 год{859}, отражает в концентрированном виде представления его автора о том, в чем состоит добросовестное исполнение обязанностей сельского помещика. При сравнении с тем, что писал об управлении поместьем Щербатов, бросается в глаза простота, даже примитивизм точки зрения автора Письма, для которого едва ли не все причины неустройств в жизни поместья сводятся к лености крестьян и их склонности к пьянству. По мнению воображаемого автора Письма, сельского дворянина Луки Еремеева, добросовестному помещику необходимо в первую очередь предпринять усилия по поощрению крестьянского трудолюбия, лично наблюдая за всеми сельскими работами. Кроме того, ему следует оградить своих крепостных от вредного влияния кабаков. Наконец, он должен ограничиться требованием от крестьян лишь необходимых работ, не отвлекая их на ненужную роскошь — например, устройство разных садовых украшений, лабиринтов и тому подобного. Тяжелые работы в саду используются лишь как средство наказания нерадивых работников.
Как полагает автор Письма, помещик, проявляя некоторое терпение, твердыми, но не излишне жестокими мерами преодолевая первоначальное сопротивление крестьян, постепенно справится со всеми затруднениями, мешающими благополучному течению деревенской жизни. Облагодетельствованные крестьяне привыкнут добросовестно трудиться и на помещика, и на самих себя, станут зажиточными и довольными и будут благословлять своего владельца. Кроме того, хозяин поместья может еще умножить творимое им добро заведением школы, где крестьянские дети будут обучаться необходимым для сельской жизни практическим навыкам, и устройством больницы для крестьян. Помощником такого идеального помещика-благотворителя может выступить сельский священник, также изображаемый вполне идеально. Итак, дворянин, переселившийся на жительство в деревню, выступает в роли строгого, но заботливого отца, а крестьяне представлены в виде неразумных детей, не радеющих о собственной выгоде, которых, однако, еще можно направить на путь истинный, если всерьез заняться их перевоспитанием.
Вся эта идиллическая картина не является, разумеется, изображением фактического положения дел в каком-либо реальном поместье. Это скорее некая программа действий, демонстрирующая благие намерения ее автора, но, кажется, совершенно игнорирующая препятствия, которые могли бы возникнуть при попытке ее практического осуществления. Поэтому и оценивать этот план деревенской филантропии уместно не столько с точки зрения практически-рациональной, сколько задавшись вопросом о том, почему именно такая программа служения дворянина обществу возникла в воображении издателя Вестника Европы.
Обратившись к написанной незадолго до Письма и опубликованной Карамзиным в том же Вестнике Европы статье Приятные виды, надежды и желания нынешнего времени, мы найдем декларацию общей позиции, из которой вытекает, в частности, и предлагаемый проект преобразования сельской жизни руками идеального помещика.
Рубежное событие, от которого отталкивается Карамзин в своих идеологических построениях периода Вестника Европы, — Французская революция{860}:
Революция объяснила идеи: мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих […] что все смелые теории ума, который из кабинета хочет предписывать новые законы нравственному и политическому миру, должны остаться в книгах вместе с другими, более или менее любопытными произведениями остроумия; что учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена магической силою ума…{861}
Это отчетливо консервативная позиция, весьма схожая с той, которая была сформулирована в произведениях английского публициста и политического деятеля Эдмунда Бёрка (1729–1797){862}. Карамзин исходит из противопоставления исторически сложившихся учреждений — результата опыта, накопленного множеством поколений, — и рассудочно сконструированных проектов идеальных форм общественного устройства. Все исторически возникшие учреждения заслуживают, согласно данной точке зрения, бережного к себе отношения, даже если их недостатки очевидны. Поспешное реформирование на основе абстрактных построений ума грозит лишь разрушением, анархией, оно не в силах создать ничего жизнеспособного на месте того, что уже проверено временем.
Свойственное интеллектуалам XVIII века беспокойство мысли, острое недовольство существующим положением (проявившееся, например, в утопических проектах и обличительных трактатах Щербатова) Карамзин склонен объяснять причинами психологического порядка:
С самой половины осьмогонадесять века все необыкновенные умы страстно желали великих перемен и новостей в учреждении обществ; все они были в некотором смысле врагами настоящего, теряясь в лестных мечтах воображения. Везде обнаруживалось какое-то внутреннее неудовольствие; люди скучали и жаловались от скуки; видели одно зло и не чувствовали цены блага…{863}
Революция, с этой точки зрения, объясняется не какими-то реальными причинами, например недальновидной политикой правительств, а всего лишь «скукой», своего рода «болезнью нетерпения», охватившей «необыкновенные умы», которые принялись осуждать окружающую их действительность и строить несбыточные планы ее улучшения. Результатом такого своего рода помешательства выдающихся мыслителей, поверивших в собственные «мечты», стали ужасы анархии, которые, согласно автору статьи, хуже, чем «самое турецкое правление»{864}.
«Лестным мечтам воображения» Карамзин противопоставляет «рассудительность», которая состоит в том, чтобы стараться поддерживать существующие общественные отношения и сохранять верность законным правительствам:
…одно время и благая воля законных правительств должны исправить несовершенства гражданских обществ; и […] с сею доверенно-стию к действию времени и мудрости властей должны мы, частные люди, жить спокойно, повиноваться охотно, и делать все возможное добро вокруг себя{865}.
В этом контексте Письмо сельского жителя и есть предназначенная для помещиков программа «делания добра»:
Не все могут быть воинами и судьями, но все могут служить отечеству. Герой разит неприятелей или хранит порядок внутренний, судья спасает невинность, отец образует детей, ученый распространяет круг сведений, богатый сооружает монументы благотворения, господин печется о своих подданных, владелец способствует успехам земледелия: все равно полезны государству{866}.
Позиция Карамзина по отношению к существующему в России политическому устройству — самодержавному правлению, равно как и его взгляды на «освященные временем» институты сельской жизни, оказывается приложением некоего общего консервативного принципа: не следует менять того, что уже сложилось исторически, но можно сделать существующие институты более гуманными. Согласно этому образу мыслей, сельский дворянин должен делать скромное, «частное» добро в рамках традиционно установившихся отношений между помещиком и крестьянами, вместо того чтобы ставить под вопрос сам институт крепостного права. В то же время это не означает какой-то боязни нового, стремления к сохранению раз и навсегда застывших форм жизни — напротив, помещик призывается к активному действию, к тому, чтобы «способствовать успехам земледелия».