Страница 83 из 184
Вот как описывает князь обстоятельства, ставшие причиной такого рода бедствий в России:
Помещики, из детства отдалены от своих деревень, худо и понимают все тонкости земледелия, кладут свои деревни на оброк, получают великие доходы, пребывают в службе, живут или по определениям в места, или по выборам, в городах, не имея ни времени, ни удобности войтить во все подробности домостройства, а иные, ради удовольствия своего, и без привязанности к должности то же делают. Наконец, бедные дворяне, которые до сего наиболее прилежали к земледелию, быв должностями отвлечены и получая более жалованья, нежели бы могли доходов с деревень получить, малыя свои селении оставляют […] Наконец, достаточные и благоразумные помещики, чювствующие, какую пользу можно от земледелия получить, имея в разных уездах свои деревни, за недостатком людей для присмотру, принуждены и в плодороднейших областях деревни свои на оброк класть. […] вольные (управляющие. — В.Р.) требуют великого жалования, а заслужат ли, или нет его, то неизвестно […] А и самые оставшиеся в крепости, при самых знаках их усердия, токмо ищут время или случая отбыть от своих господ, и по сему нерачениями о пользе господской к разорениям помещика и крестьян себя приготовляют. А потому хотя бы и желал какой помещик употребить свои старании о земледелии, но за недостатком, кому препоручить смотрение за крестьянами, их ущербом себе, равно и государству, должен проживать{852}.
А как же аргумент, что крестьяне, переведенные на оброк, будут, заботясь о собственных интересах, преумножать доходы помещика? Даже если это и так, то, как замечает Щербатов, такой порядок наносит ущерб «пользам» государства, поскольку приводит к сокращению производства хлеба:
…крестьянин, убегая от труда земледелия, от неподлиннаго же прибытку, которой он может надеиться от земледелия, располагает свой труд таким образом, чтоб и лакомство это было удовольствовано, и верность в получении денег ему безопаснее и точнее была — кидает свою пашню и стремится в разные промыслы, оставляя свою землю. А и оставшийся, худое имея знание о земледелии, последуя токмо обычаям своих предков, не имея ни наставника, ни понудителя к его трудам, с небрежением к земледелию прилежит, худому урожаю пуще огорчается и труд, долженствующий составить его благосостояние, в ненависть приемлет{853}.
В результате, согласно Щербатову, при существующем состоянии экономики производство хлеба в стране лишь незначительно превышает его расход. Поэтому всякий неурожай (а они повторяются регулярно в центральных областях страны) грозит сильнейшим голодом.
Как уже упоминалось, единственный выход, представлявшийся Щербатову в сложившихся обстоятельствах практически осуществимым, состоит в использовании силы государственного принуждения для налаживания экономически рационального ведения хозяйства — там, где государство обладает такими возможностями, то есть на землях государственных и экономических крестьян.
Что же касается частной инициативы помещиков, то Щербатов, по-видимому, был разочарован в ее возможных результатах, по крайней мере при сложившемся распределении собственности (раздробленность поместий и так далее). Ему бы хотелось сделать дворянство богатым, подобно английским землевладельцам, способным позволить себе значительные затраты ради улучшения плодородия почв, развития животноводства и тому подобного. Такое «идеальное» решение возможно, по Щербатову, лишь при ином политическом устройстве, которое позволило бы противодействовать усугубившемуся «повреждению нравов».
Возвращаясь к вопросу о противоречии между теоретическими установками Щербатова и его практической деятельностью в качестве хозяина поместья, следует отметить, что, с одной стороны, теоретические взгляды мыслителя претерпели определенную эволюцию, а с другой стороны, Щербатов сохранял целостность подхода к решению возникавших перед ним проблем. Со временем, как позволяют заключить приведенные выше наблюдения над текстами Щербатова, он отказался от идеальных схем, основанных на ничем не подкрепленных предположениях (например, о способности большинства помещиков рационально действовать ради собственных долгосрочных интересов, совершенствуя свое хозяйство), и пришел к пониманию той печальной истины, что такие схемы невозможно воплотить в жизнь: ведь сельские помещики, переселившись в свои усадьбы, вместо «домостроительства» займутся охотой, заведут «роскошь» и только отвлекут крестьян от сельскохозяйственных работ. Что же касается предпочтения прямых методов контроля над крестьянским трудом, то от них, убедившись в их неэффективности и в невозможности существенно улучшить плодородие земли, Щербатов вынужден был отказаться. Как и многие другие помещики нечерноземной полосы, он обратился к оброчной системе, предполагавшей отход крестьян на заработки. Щербатов видел, однако, и отрицательные стороны этого явления с точки зрения «государственной пользы»: по его мнению, отток рабочей силы в города мог привести к недостатку хлеба в стране. Поэтому, вопреки точке зрения Сретенского, считавшего, что единственной целью Щербатова было увеличение собственных доходов, можно утверждать, что последний предлагал механизмы контроля над миграцией сельского населения, которые позволили бы сочетать отходничество с выполнением сельскохозяйственных работ в необходимые сроки. Эти механизмы подразумевали ограничение экономической свободы крестьян, и, таким образом, отстаивавшийся прежде Щербатовым тезис о том, что можно добиться благосостояния и для помещиков, и для крестьян, опираясь на их экономические интересы, подвергся существенной корректировке. Однако в этом случае, как и во многих других, можно говорить лишь о приспособлении идеальной теоретической схемы к требованиям реальности, а вовсе не о каком-то неразрешимом противоречии между идеологическими установками и ходом самой жизни, как мы видим у Сретенского. При этом сам рационально-прагматический подход Щербатова к решению встающих перед ним проблем оставался неизменным: его можно уподобить подходу изобретателя, который постепенно адаптирует механизм, сконструированный на основе абстрактной теоретической модели, к ограничениям, вызванным первоначально неучтенными обстоятельствами — сопротивлением среды, коррозией деталей и так далее.
Взаимное уподобление «домостроительства» и политики в консервативном мировоззрении Николая Карамзина
Историография, посвященная анализу политических, философских и литературных взглядов Н.М. Карамзина, настолько обширна, что здесь не имеет смысла приводить даже сокращенный перечень соответствующих работ. Можно указать лишь на исследования, отмечающие обусловленность мировоззрения Карамзина его связью со средой сельских помещиков. В этом отношении, как и во многих других, по-прежнему сохраняют свое значение работы Юрия Михайловича Лотмана{854} и Натана Яковлевича Эйдельмана{855}; в последнее время появились биографические исследования, выполненные Владимиром Брониславовичем Муравьевым{856} и ульяновским исследователем Жоресом Александровичем Трофимовым{857}, вносящие существенные фактические дополнения и расширяющие, в частности, наши знания о симбирских родственных связях Карамзина. При всем обилии литературы о Карамзине анализу его главного произведения, написанного в защиту крепостничества, — Письмо сельского жителя — не уделялось существенного внимания исследователей. Мнения автора Письма слишком уж расходились в этом вопросе со взглядами большинства его критиков и воспринимались в лучшем случае как своего рода слабость знаменитого писателя, автора Бедной Лизы, утверждавшего — весьма гуманно, — что «и крестьянки любить умеют». С другой стороны, авторы современных работ литературоведческого характера склонны вообще избегать содержательных оценок идеологической направленности Письма. Так, например, в исследовании Любови Александровны Сапченко{858} проводится весьма интересный анализ влияния этого произведения на творчество Николая Васильевича Гоголя (письмо Русский помещик из его Выбранных мест…) и Льва Николаевича Толстого (Утро помещика). Эта работа не содержит, однако, даже попытки исследования самого текста Карамзина, которая бы выходила за пределы простого пересказа его основных идей или определения жанровой природы Письма — как утопии или идиллии.