Солдаты

солдат. Погиб хороший разведчик Алеша Мальцев -- стало быть, рассуждал

Федор, он, как командир, не все до конца продумал, взвесил, не все сделал

для того, чтобы избежать этой потери. Сейчас он вновь и вновь вспоминал

последнюю операцию на кургане, ища другого, лучшего ее решения. Он уже

считал, что не следовало бы вообще посылать одного Мальцева к немецкому

пулемету, а надо было атаковать курган всем одновременно, охватив его с двух

сторон. Думая так, Забаров вес больше и больше темнел и досадливо хмурился.

Вот так, бывало, на заводе, когда у него что-нибудь не ладилось, он прежде

всего обвинял себя, отыскивал свой промах.

Мимо разведчиков проходила грузовая машина комдива. Забаров решил

воспользоваться ею, чтобы догнать роту, ушедшую далеко вперед. Шофер

генерала хорошо знал разведчиков и охотно согласился подвезти их.

-- Так поторопитесь, товарищ Пинчук! -- еще раз сказал Забаров. -- А мы

-- машиной доберемся!

Ванин первый вскочил в грузовик. В нем сидела уже знакомая разведчикам

девушка, которая когда-то встретила их у генеральского блиндажа и потом

угощала обедом. Сенька узнал ее. В другой раз он непременно подсел бы к ней

поближе и разговорился, но сейчас у него было плохое настроение. На вопросы

девушки он отвечал неохотно и больше отмалчивался. А ей хотелось поболтать с

бравым разведчиком.

-- Это вы кого хоронили недавно? -- спросила она.

-- Разведчика одного... -- тихо ответил Сенька.

-- А почему на кургане?

-- Так надо.-- Сенька подумал и, вспомнив рассказы Акима о былых

походах русских богатырей, добавил: -- Как князя. Раньше ведь в курганах

только князей хоронили...

-- Ну? -- удивилась девушка. -- Всех князей?

-- Нет, -- уверенно сказал Сенька. -- Зачем же всех? Которые только

землю русскую от врагов защищали, от иностранцев разных.

3

Могучей, полноводной рекой, вышедшей из своих берегов, разлилось

наступление. И ничто уже не в состоянии было остановить его. Едва отгремели

жестокие бои за Харьков, а солдаты несли уже в своих сердцах новое.

Задыхаясь в дорожной августовской пыли, они на ходу разговаривали друг с

другом.

-- Говорят, фашисты построили на Днепре вал.

-- Свалятся и с этого вала.

-- Однако ж трудно будет.

-- На Донце было не легче.

-- Ой, хлопци, як мэни хочется скорийше побачить Днипро. Ведь я родився

там...

-- Побачишь скоро!

-- Скоро ль?

-- А ты думал -- как?

-- А что, ребята, на лодках поплывем?

-- Уж там как придется. Надо будет -- и на плетне поплывешь.

-- Чего там на плетне. Видите, сколько за нами паромов на машинах

везут. Все предусмотрено...

-- Эй вы, мимо-харьковские, чего остановились?..

-- А ежели ты харьковский, так помалкивай!..

Дивизия генерала Сизова вместе с другими войсками подошла к Харькову,

но накануне решительного штурма ее вдруг перебросили на другой участок

фронта. Так и не довелось ее бойцам и офицерам побывать во второй столице

Украины. Это очень огорчило разведчиков.

-- Не быть нашей дивизии Харьковской, -- сокрушенно говорил Ванин, по

случаю легкого ранения опять находившийся "в обозе", то есть при Пинчуке.

-- Выходит, так.

-- Чего доброго -- еще Мерефинской назовут!

-- И это может быть. На Мерефу путь держим.

-- Что и говорить -- обидели нас!

-- Генералу небось досадно.

-- Еще бы! Старался "хозяин" первым войти в город, а оно вон как

получилось...

-- Вот незадача... -- проворчал Кузьмич, вымещая досаду на немецких

битюгах, дарованных ему Сенькой. -- Стало быть, в Мерефу...

-- Да что вы расхныкались! Командование знает, как надо поступить, --

безуспешно пытался успокоить огорченных солдат Мишка Лачуга. -- Вот я, когда

у генерала был...

-- Командование-то знает, да нам-то оттого не легче!.. -- перебил его

Сенька: он был очень расстроен. -- Мне, может, этот Харьков уже во сне

снился, а теперь изволь-ка, Семен Батькович, прозываться Мерефинским...

-- Мерефа тоже советский город, -- возразил Лачуга.

-- Сам знаю, что советский. Я против ничего не имею, -- стоял на своем

Сенька, -- но пусть бы его брали второстепенные части. -- Ванин был глубоко

убежден, что такие части существуют, и уж никак не думал причислить к ним

свою дивизию.

-- Ничего, Семен, будем называться Днепровскими, -- попытался еще раз

успокоить разведчика Михаил. -- Уж мимо Днепра мы никак не пройдем.

-- Днепровскими? За реки названия не дают... Ведь нам в самый раз было

в Харьков идти -- и вдруг...

-- Видишь, чего ты захотел! А помнишь хутор Елхи? Три месяца мы не

могли взять этот разнесчастный хуторишко, а в нем всего-то навсего было две

хатенки, да и от них оставались одни головешки. А как мы мечтали овладеть

этими Елхами! Вот тогда действительно они во сне нам снились. А теперь ему

города мало. Силен ты, парень!

-- Так то было в сорок втором. А сейчас -- сорок третий!..-- не

сдавался Ванин. -- Мне, может, скоро всей Украины будет мало. Берлин, скажу,

подавай!

Солдатский говорок медленно плыл вместе с облаками пыли над небольшой

проселочной дорогой, по которой двигались обозы и хозяйственные

подразделения. Хорошие дороги они уступили танкам и другой боевой технике.

В споре принимали участие все, кроме Пинчука. Петр отмалчивался. Он

полулежал на повозке Кузьмича, подложив себе под спину мешок с солдатским

бельем, и сумрачно оттуда поглядывал. На его усищах нависла пыль, и оттого

усы были бурые и тяжелые. Молчание Пинчука при обсуждении столь

животрепещущего вопроса показалось Сеньке в высшей степени подозрительным.

Он несколько раз пробовал заговорить со старшиной, но Пинчук упорно молчал.

В конце концов Семен решил сделать хитрый ход.

-- Так-то, Петро Тарасович, любишь свою Украину, -- вкрадчиво начал он

издалека. -- Неукраинцы и то болеют за нее душой, жалеют, что в Харьков не

попали, спорят, волнение у них и прочее. А ему -- хоть бы что! Сидит как

глухонемой. Усы свои опустил. Я вот саратовский, и то...

-- Звидкиля ты взявся? -- тихо и серьезно осведомился Пинчук,

поворачиваясь к Сеньке. Глаза его, всегда такие добрые, сейчас зло

прищурились: -- Причепывся, як репей...

Однако на этот раз Ванин не испытывал перед Пинчуком обычной робости и

не думал "отчепиться", твердо решив пронять упрямого хохла.

-- Нет, не любишь ты свою Украину, -- настойчиво продолжал он, скорчив

обиженную рожицу.

-- Що, що ты сказав?.. -- потемнел Пинчук.

Ванин присмирел.

Но вспышка Пинчукова гнева была короткой. В конце концов, он понимал,

что саратовцу страшно хочется вовлечь его в беседу. Глаза Петра быстро

потеплели, и он уже заговорил добрым голосом:

-- Дуралей ты, Семен. Хиба ты розумиешь, що в мэнэ тут,-- левая

широченная ладонь закрыла половину его груди, и сам Пинчук побледнел, как от

сердечного приступа.-- Две болезни я маю зараз.

Сенька забежал сзади и, подпрыгнув, присел на повозке. Слова Петра не

давали ему покоя. Об одной "болезни" Пинчука он догадывался. Узнал о ней

только сегодня утром. Проснувшись под повозкой, он увидел Пинчука сидящим на

дышле. Петр склонился над чем-то и тихо, чуть внятно бормотал:

-- Вот ведь... растет... Тэж, мабуть, дивчина будэ... Як воны там?..

Сенька на цыпочках подкрался к старшине и заглянул через его плечо. В

руках Пинчука лежала крохотная фотография, с которой смотрело курносое,

смеющееся личико ребенка.

-- Дочь, что ли? -- некстати прогремел Сенькин голос.