Солдаты

наших войск, прорвавшихся через оборону врага. В прорыв, по-видимому, были

введены огромные массы свежих войск. Теперь разведчики могли оставить

курган: он уже не угрожал наступающим.

Разведчики сбежали вниз, к дороге, по которой двигались части. И вдруг

заметили батарею старшего лейтенанта Гунько. Запыленный, смуглый, с ликующим

блеском в желтоватых глазах, офицер подбежал к разведчикам.

-- Вот видите, -- показал он на новые пушки, прицепленные к машинам. --

Жива моя батарея! А вы говорили!..

-- Да никто вам ничего не говорил, -- возразил Забаров, пожимая руку

офицера. -- Конечно, жива. Скажи, пожалуйста, откуда такая масса наших

войск? После таких боев у Донца -- и вдруг!..

Гунько удивился:

-- Разве вы еще не знаете? Целый фронт, оказывается, в тылу в запасе

стоял. Понимаешь?

-- Фронт?

-- Степной фронт!.. О котором немцы и не подозревали. Был заранее

сформирован. Вот его и ввели сейчас в наступление.

На сдвинутом запыленном лафете, свесив ноги, сидел тот маленький

пехотинец, которого в первый день немецкого наступления остановил у Донца

Гунько и который после 5 июля уже не мог расстаться с артиллеристами. С

разрешения командования Гунько оставил его в своей батарее. Чумазая

физиономия бывшего пехотинца сияла великолепнейшей, довольной улыбкой.

-- Оттопал, значит? -- узнал его Сенька Ванин.

-- Оттопал. За меня старший лейтенант перед самим генералом хлопотал!

-- похвастался бывший пехотинец.

-- Еще бы. Такой богатырь!.. -- хитро сощуренные глаза разведчика

прощупывали маленькую фигуру солдата.

-- А ты кто такой? -- поняв насмешку, сердито спросил новоиспеченный

артиллерист.

-- Я-то? -- проговорил Сенька нарочно по-вятски. -- Я самый главный

начальник. Главнее меня нет... Вот разве только ты, потому как все же едешь,

а мне приходится ножками топать. Закурить у тебя нет?

-- Есть, закуривай... -- сказал боец, подавая Сеньке скуповатую щепоть.

-- А что командир-то ваш такой мрачный? -- осведомился он, показывая на

Забарова.

-- Разведчик у нас один погиб сегодня. Хороший такой парняга, --

закуривая, тихо сообщил Ванин.

Мальцева хоронили в полдень. Кузьмин сколотил из досок, для какой-то

надобности лежавших у него на дне повозки, гроб. Алешу положили в него в

маскхалате. Забаров поднял гроб на плечо и понес к кургану. За ним, опустив

головы, молчаливой и угрюмой чередой шли разведчики, вся небольшая рота. Так

на Руси хоронят маленьких детей: впереди, с гробом, идет отец, а за ним тихо

плетется опечаленная семья...

Гроб поставили у края свежей могилы, выкопанной Акимом и Пинчуком.

Шахаев рывком стянул с головы пилотку. Солнечный луч запылал в его тронутых

серебристой сединой волосах. Парторг долго не мог ничего сказать, сдавленный

волнением. Притихшие разведчики ждали.

-- Прощай, Алеша, -- просто начал он, склонив над гробом свою большую

круглую голову.-- Прощай, наш маленький садовник!.. Мы никогда не забудем

тебя. Закончим войну, вырастим огромный сад... и поставим в нем тебе большой

памятник. И будешь ты вечно живой, наш боевой друг!.. Прощай, Алеша. Когда

вернусь домой, в свою Бурят-Монголию, пройду по всем аймакам и расскажу о

тебе... какой ты был герой!

Под троекратный треск салюта гроб опустили в могилу. По русскому обычаю

бросили на него по горсти земли. Потом быстро заработали лопатами. Вырос

небольшой свежий холмик. Разведчики еще долго не уходили с кургана. Они

стояли без пилоток, всматриваясь в даль, туда, на запад, куда устремлялись

наши войска. Над всем этим потоком, чуть опережая его, уходили на запад,

очищая небо, обрывки растрепанных и угрюмых туч.

Разведчики сошли вниз, еще раз оглянулись на древнего великана.

-- Храни, родимый!.. -- вырвалось у Акима.

Он задумался. Прошумят над курганом годы. Овеянный ветрами, обожженный

горячим степным солнцем, еще больше поседеет свидетель великих событий; но

останется, должен остаться, на его вершине маленький холмик, который --

пройдет десяток лет -- покроется струящимся светлым ковылем и будет светить,

как маяк кораблю, случайным путникам...

Аким надел пилотку, быстро пошел на запад, догоняя товарищей.

В один из жарких августовских дней перед самым Харьковом, где дивизия

только что сломила сопротивление врага и продвигалась вперед, повозку

Пинчука, на которой ехал и Сенька Ванин, догнала редакционная полуторка. Из

кабины высунулся Лавра, тот самый Лавра, что когда-то рассказывал Гуревичу и

Пинчуку о гибели военкора Пчелинцева.

-- Разведчики! -- крикнул он, улыбаясь большим ртом и чуть сдерживая

машину. -- Возьмите газету. Тут про вас стихи сочиненные!..

Ванин на лету подхватил небольшой листок. Свернул с дороги. Рядом с

ним, свесив ноги в кювет, уселись другие разведчики. Только Сенька начал

было разворачивать газету, как Лачуга гаркнул:

-- Воздух! -- и первый подался от своей повозки, мелькая в подсолнухах

белым колпаком.

Пинчук, Сенька и Кузьмич прыгнули в кювет. Но немецкие самолеты

пролетели мимо, очевидно направляясь к Белгороду.

-- Ну, читай, Семен! -- попросил Пинчук, когда тревога миновала.

-- Нет, пусть Аким прочтет, -- сказал Сенька. -- У него лучше

получится, -- и передал газету Ерофеенко.

Среди газетных заметок Аким нашел стихотворение под названием "Курган".

Он прочел его вслух. Это были немудреные, но искренние стихи.

-- Тю... черт! Как складно! -- восхищался Ванин. -- Это как у тебя,

Аким, в дневнике... Прочитай-ка еще раз то место, где про Россию сказано.

Аким прочел с волнением в голосе:

Бойцы, ребята лихие!

Звала их святая месть.

Как будто сама Россия --

Вот этот курган и есть!

-- Здорово ведь! "Сама Россия"! Как правильно сказано!..-- но Ванин

вдруг замолчал, встретившись с печальным и задумчивым взглядом Акима.

-- Эй, разведчики! Вы что тут сидите?

Солдаты подняли головы и только сейчас увидели подъехавшего на машине

адъютанта командира дивизии. Молодой стройный офицер смотрел на них строго,

явно подражая генералу.

-- Э, да вы что-то носы повесили, -- вдруг заметил он. -- Не похоже это

на разведчиков. Много потеряли? -- спросил он почему-то Акима.

-- Одного, товарищ лейтенант, -- голос Ерофеенко дрогнул.

Адъютант помолчал.

-- А где ваш Забаров? -- спросил он наконец.

-- У майора Васильева. Должен скоро вернуться... Да вот, кажется,

старшина уже и едет, -- ответил Аким, увидев соскочившего с машины Забарова.

На ходу Федор крикнул Пинчуку:

-- Петр Тарасович, как с обедом?

-- Везем, товарищ старшина.

-- Давайте побыстрее. А то не догоните!.. Простите, товарищ лейтенант,

-- заметил Забаров адъютанта.

-- Ничего... Здравствуйте, товарищ Забаров. И приготовьтесь расстаться

со своими старшинскими погонами. Можете поздравить Забарова, ребята.

Командующий фронтом присвоил ему звание младшего лейтенанта. Генерал Сизов

тоже шлет свои поздравления.

Адъютант, пожав руку Забарова, быстро сел в машину, тронул за плечо

своего шофера и исчез в море желтой пыли.

Пинчук, Аким, Сенька, Кузьмич и Лачуга наперебой жали руку Забарова.

Федор сдержанно принимал поздравления от своих боевых друзей, как будто

офицерское звание не доставило ему особой радости. Он все время думал об

Алеше Мальцеве. Вот так всегда бывает: потеряет человека и мучается целыми

неделями, словно сам виноват в его гибели. Да, Забаров в этих случаях всегда

обвинял только себя. Ведь он командир, значит, и должен отвечать за своих