Страница 21 из 59
Ответ вполне удовлетворил часового, и он поднял шлагбаум, не спросив даже, куда отправляется "господин статский советник" и есть ли у него подорожная.
Выехав за заставу, возок помчался по Петербургской дороге.
-- Смею спросить, сударь, куда мы едем? -- спросил у Тольского Кудряш, которому наскучило молча сидеть в возке.
-- В Питер.
-- Как в Питер? -- удивился Кудряш.
-- Ну да, в Питер. Чему дивуешься?
-- Да как же, помилуйте?.. Уж больно чудно. Ведь в Питере вас могут арестовать...
-- Меня будут искать в Москве и ее окрестностях, а до Питера сыщики не скоро доберутся.
-- В Питере, сударь, есть свои сыщики, они не уступят московским.
-- Я еду на день, на два... не больше... Там мне надо кое-кого повидать... попросить, чтобы замолвили за меня словечко кому нужно... Теперь ты понимаешь, зачем я еду в Питер?
-- Так точно, сударь... Теперь понимаю.
-- Расчухал, и ладно. А теперь сиди смирно и молчи, я спать буду. -- Проговорив эти слова, Тольский плотнее закутался в свою медвежью шубу, и скоро в возке раздался его богатырский храп.
Миновала ночь, забрезжил рассвет серого зимнего дня, а возок с Тольским все мчался дальше и дальше от Москвы.
Между тем искусство врачей и хороший уход помогли молодому Намекину: он стал быстро поправляться.
Дерзкий поступок Тольского по отношению к Насте, разумеется, скрыли от него, боясь расстроить.
Настя, успокоившись и оправившись от печального события, случившегося с ней, в сопровождении своей няньки отправилась навестить своего выздоравливавшего жениха. Она, как и раньше, была почти уверена, что генерал Намекин станет запрещать своему сыну жениться на ней, и очень скоро в этом окончательно убедилась.
Алеша Намекин встретил свою возлюбленную с распростертыми объятиями и засыпал вопросами о том, почему она так давно не была у него. На самом деле Настя не была у своего жениха всего дней пять-шесть, не больше, но для влюбленного Алеши это показалось чуть ли не вечностью.
-- Ну что же ты, милая, не говоришь, почему так долго у меня не появлялась? -- спросил он.
-- Я... я была больна, -- тихо ответила молодая девушка.
-- Что же ты не прислала мне сказать о своей болезни?
-- Я не хотела тревожить тебя, Алеша.
-- Но теперь, Настя, ты здорова?
-- Да, да, милый...
-- Тогда отчего ты такая печальная? Ведь теперь нам надо радоваться, а печаль прочь. Как только поправлюсь, будем готовиться к свадьбе, я сегодня же поговорю об этом с отцом... Не волнуйся, милая, отказа мне не будет...
-- А мне думается, твой отец останется по-прежнему при своем убеждении, что я тебе -- не пара.
-- А я говорю, что отец теперь согласится; ты нравишься ему, он хвалил тебя, называл милой и воспитанной девушкой.
-- И все же едва ли отец разрешит тебе на мне жениться, -- возразила девушка жениху.
И она не ошиблась: когда в тот же день Намекин заговорил с отцом о своем желании жениться на Насте, старый генерал ответил:
-- Ты вынуждаешь меня повторять то, что я уже недавно говорил: майорскую дочь я никогда не назову своей невесткой и никогда не введу ее в свой дом... Я сознаю, что мои слова покажутся тебе резкими, даже жестокими, но ты сам заставил сказать их.
-- Батюшка, что вы говорите, что говорите?.. -- В голосе молодого Намекина было слышно чуть не отчаяние. -- Ведь этими словами вы причиняете мне боль.
-- Что делать!.. Еще раз повторяю: ты сам этого хотел.
-- Вы... вы безжалостны ко мне, батюшка; вы хотите разрушить мое счастье. Никого я не смогу так полюбить, как люблю Настю... И я женюсь на ней во что бы то ни стало, -- твердо произнес молодой Намекин.
-- Алексей, ты еще не совсем поправился, я могу расстроить тебя. Поэтому отложим наш разговор до другого раза.
-- Зачем же?.. Уж если начали, то давайте, батюшка, продолжать.
Алеша, возражая отцу, сильно разволновался: лихорадочный румянец выступил на его исхудалых щеках.
Михаил Семенович заметил это и, зная, что всякое волнение может тяжело повлиять на здоровье сына, прервал неприятный разговор и вышел из комнаты, оставшись верным своим убеждениям, не позволявшим ему соглашаться на женитьбу сына на майорской дочери.
На другой день генерал стал собираться в свою подмосковную усадьбу.
-- Как так, неужели вы уедете? -- узнав о намерении отца, спросила у него Марья Михайловна.
-- Да, уеду, и сегодня же... Ты, наверное, тоже поедешь?
-- Как, папа, разве нам возможно обоим ехать? Ведь Алеша не совсем еще поправился.
-- Поправится и без нас... Впрочем, ты можешь остаться до полного выздоровления Алексея, а я сегодня же уезжаю... Делать здесь мне больше нечего...
-- Но как же, милый папа? Ваш отъезд может огорчить Алешу.
-- Будь покойна, он нисколько не огорчится, если я уеду... Ему без меня будет удобнее ворковать с майорской дочкой.
-- Папа, вы что-то имеете против Насти. Напрасно это!.. Она -- милая, хорошая девушка, и нрав у нее прекрасный.
-- Так, так, и ты, Марья, успела нахвататься здесь московского духа и смеешь возражать мне!
-- Я никогда не осмелюсь возражать вам, дорогой папа, я только говорю о душевных качествах Насти.
-- "Душевные качества"... А почем ты знаешь ее душевные качества?.. Что, ты ей в душу заглядывала разве? -- крикнул старик Намекин. Он не любил и не допускал никаких возражений, особенно со стороны дочери, которая всегда и во всем с ним соглашалась. -- Ты поедешь со мной или нет?
-- Как прикажете, папа.
-- Хочешь -- останься, мне все равно.
-- Я поехала бы с вами, папа... но я так боюсь за Алешу, боюсь оставить его одного.
-- Напрасен твой страх! За Алексея не бойся: он будет не один, а с майорской дочкой... Она непременно поселится здесь, когда мы уедем.
-- Папа, что вы говорите, что говорите...
-- Я сказал правду... Да ты не красней, пожалуйста, ведь тебе не шестнадцать лет!.. Я даю тебе совет ехать в усадьбу; своим присутствием здесь ты можешь помешать своему брату и его возлюбленной.
В ответ на несправедливые слова отца Марья Михайловна горько заплакала.
Генерал сдержал свое слово и в тот же день выехал из Москвы. Он был сердит на сына и перед отъездом даже не зашел к нему проститься.
Марья Михайловна до полного выздоровления брата осталась у него в доме.
XV
Дом в переулке на Остоженке, занимаемый Тольским, теперь опять опустел; окна были наглухо закрыты ставнями, и опять на воротах появился ярлык с надписью: "Сей дом, со всеми службами, отдается внаймы". Однако охотников снять дом не находилось: чуть ли не вся Москва знала о таинственных привидениях, появлявшихся здесь.
Старичок дворецкий Иван Иванович и его приятель Василий, сторож, были рады, что Бог избавил их от беспокойного жильца. Ни один из них не слыхал, как ночью Тольский со своим камердинером вернулся из тюрьмы в свою квартиру, а затем уехал неизвестно куда. Оба они только тогда узнали, что их жилец убежал из тюрьмы, когда на другой день утром нагрянула полиция и произвела во всем доме тщательный обыск. Всех дворовых подвергли строгому допросу: мол, не знают ли они, где скрывается их барин или куда он уехал. Дворовые в один голос ответили:
-- Мы и знать ничего не знаем, и ведать не ведаем.
Полиция, думая, что дворовые скрывают Тольского, всех их забрала в участок, чтобы посредством розог дознаться от них правды. Но дворовые и под розгами показали то же. Да и на самом деле они не знали, куда уехал их барин. Поэтому, продержав несколько дней под арестом дворовых, их отпустили на все четыре стороны. Только кучер Тимошка сидел в остроге; за свое самопожертвование ему впоследствии пришлось поплатиться ссылкою на поселение.