Страница 59 из 59
-- Милая, дорогая...
Тольский опустился на колени перед женой, страстно расцеловал ее руки и дал слово исправиться, навсегда оставив кутежи, попойки, игру в карты. Проходило два-три месяца и более, Тольский крепился и сдерживал свое слово, но стоило ему прорваться -- и тогда он все забывал и предавался по-прежнему своей страсти. Так случалось не раз, но постепенно эти вспышки случались у Тольского все реже и реже. Годы брали свое: Тольский старел, страсти утихали, и в Москве мало-помалу стали забывать бурную жизнь "русского американца". Не забыл ее только наш гениальный Александр Сергеевич Грибоедов, обессмертив Тольского в своей пьесе "Горе от ума".
Стояла масленица. У хорошо известного москвичам Кокошкина, литератора и начальника репертуара московских театров, были назначены блины, причем были приглашены и известные литераторы того времени, в числе которых находились Пушкин и Грибоедов, а в числе артистов -- знаменитый Щепкин.
Кокошкин, встречая гостей, каждому на ухо таинственно говорил:
-- Кроме жирных блинов, у меня такое еще угощение припасено, что пальчики оближете.
-- Что такое за угощение? Скажите! -- спросил кто-то.
-- Нет, не скажу, это будет для вас сюрпризом.
Наконец гости все собрались; в числе их был и наш старый знакомый Тольский. Хотя Кокошкин только недавно познакомился с ним, но все же пригласил его. Некоторые из гостей совершенно не были знакомы с Тольским, а хозяин, по своей рассеянности, забыл его представить.
-- Господа, я уже имел честь говорить вам, что у меня, кроме блинов, припасено для вас другое хорошее угощение, и вы сейчас получите его! -- громко проговорил Кокошкин, обращаясь к своим гостям, после чего скрылся в другую комнату, затворив за собою дверь.
Все с нетерпением ожидали.
Вот снова отворилась дверь, и Кокошкин вошел в зал под руку с Александром Сергеевичем Грибоедовым; у последнего была в руках какая-то рукопись.
-- Почтенное собрание, -- громко сказал Кокошкин, -- мой дорогой гость, Александр Сергеевич, изволит прочитать нам свою новую пьесу, которой, я уверен, вы останетесь очень-очень довольны.
Грибоедов с небольшими перерывами прочел всю комедию "Горе от ума". Восторг был общий. После чтения сейчас же сели за блины и, конечно, за завтраком только и говорили о комедии; разбирали характеры, интригу, восхищались верностью языка, мастерством стиха, который казался простою разговорной речью, и так далее.
Большинство находившихся у Кокошкина гостей знало, что Грибоедов в своей пьесе словами Репетилова очень удачно изобразил Федора Ивановича Тольского.
Один из гостей, некто Жилинский, имел затаенную вражду к Тольскому; он, обладая цепкой памятью, за блинами только и твердил о Репетилове и, в укор "русскому американцу", повторил почти без ошибок то место монолога, где Репетилов говорит:
Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж об честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, и мы все рыдаем.
Многие гости знали, что все это написано про Тольского -- человека, которому убить на дуэли кого-нибудь было так же легко, как передернуть карту или выпить стакан вина.
Положение Кокошкина как хозяина было далеко не приятным: Грибоедов и Пушкин молчали, а гости не знали, куда и глядеть. Один Тольский был невозмутим, он сохранил полное спокойствие, как будто не понимал ни смысла стихов, ни подчеркиваний, ни ясных намеков Жилинского.
Подали шампанское. Хозяин провозгласил тост за гениального автора комедии "Горе от ума", потом за Пушкина. Тосты были единодушно приняты.
Жилинский не унялся и предложил тост за Репетилова и за героя, доблести которого он так верно передает в своем монологе.
-- Вот пьеса! Какая сила таланта! Лица, как живые! -- с пафосом сказал он. -- А Репетилов? Его монолог? Перед моими глазами так и стоит этот Репетилов. Я слышу его слова, я вижу эту голову, о которой он говорит "другой в России нету", слышу его вопли о высокой честности. Да, господа! "Умный человек не может быть не плутом". -- При этих словах Жилинский значительно посмотрел на Тольского и продолжал: -- "В Камчатку сослан был, вернулся алеутом..."
Вдруг встал Тольский. Все затаили дыхание, ожидая, что будет. У Тольского был бокал в руках.
-- Александр Сергеевич, -- громко обратился он к Грибоедову, -- я приношу вам мою глубокую благодарность за то, что вы потрудились описать меня в своей пьесе. Пью за ваше здоровье. А вы, господин Жилинский, повторите нам то место монолога, которое, как видно, вам очень понравилось.
-- К чему повторять, довольно! -- несколько смутившись, ответил Жилинский.
-- Нет, не довольно. Прошу повторить, -- возвышая голос, потребовал Тольский.
-- Повторите, повторите! -- обратились к Жилинскому некоторые из гостей.
Тот неохотно повторил.
-- Прекрасно!.. Звучные стихи!.. Вы и читали их недурно, господин Жилинский.
Тут встал Грибоедов и начал уверять Тольского, что эти стихи написаны не о нем.
-- Полноте, добрейший Александр Сергеевич! Ваши стихи -- мой живой портрет, моя полная биография, хоть и неприглядная, но правдивая. Еще и еще благодарю вас. Пока жива матушка Россия, пока будет звучать русская речь, будут жить и повторяться русскими людьми ваши гениальные стихи, а вместе с ними не умрет и мое многогрешное имя!
Пушкин и Грибоедов бросились целовать Тольского. Предложили за него тост. Собравшиеся вздохнули свободнее: гроза пронеслась. Жилинский незаметно исчез.
-- Господа, маленькая оговорка, -- громко обратился Тольский к гостям, сидевшим за кофе. -- Каюсь, господа, я играл, обыгрывал и на дуэли убивал, но не воровал и взяток, ей-богу, никогда не брал, а потому, что не служил...