Закаленные крылья

- Именно так - наивное и смешное! Если бы мы могли побороть эти взгляды…

- А так и будет! - И Восагло, размахивая руками, начал быстро шагать по комнате. - Мы уже заканчиваем академию, и нам предстоит работать над дипломом. Мы можем попросить руководство академии дать нам авиационную тему.

- Это и мое сокровенное желание. Значит, и ты так думаешь?

- И уже давно. Рад, что мы во всем находим общий язык. И все же я убежден, что на сей раз на наши головы свалится много неприятностей.

- Не беспокойся! Здесь, в академии, есть люди, которые поймут нас правильно.

Так и получилось.

Восагло получил диплом в красной обложке и золотую медаль. В тот же вечер мы, его друзья, пили пильзеньское пиво и ели болгарское сало. Через два дня торжество повторилось - успешно была защищена и вторая дипломная работа на авиационную тему. [245]

3

За время, проведенное мною в академии, вроде бы ничего не переменилось, но летчики жили искренней надеждой на то, что недоразумения рассеются и забудутся, как краткий летний дождь, и небо снова станет ясным. В то время очень обострилось положение в Европе - в районе Берлина. В Болгарию прибыл Главнокомандующий Объединенными Вооруженными Силами стран Варшавского Договора маршал Гречко. Вместе с группой генералов он присутствовал на занятиях в войсках и, как рассказывали затем участники занятий, остался доволен боевой подготовкой болгарской армии. Он высказался недвусмысленно и точно: «Независимо от ваших бесспорных успехов, болгарская Народная армия не смогла бы решить задачи, связанные с обороной страны, если бы она не располагала современной авиацией».

Говорят, что генералам не разрешается волноваться, они обязаны хладнокровно все оценивать и принимать, разумеется, всегда правильные и смелые решения. А я был из тех генералов, которые еще не успели поседеть - мне едва исполнилось тридцать шесть лет. Меня обрадовало не новое звание, а моральное удовлетворение, которое я получил. Я и не скрывал, что страдал и мучился сомнениями по поводу будущего авиации. Хотя боль немного и притупилась, но давала о себе знать до того самого момента, когда я вошел в кабинет начальника генерального штаба. Я не знал, отдают ли другие себе отчет в том, что произошло. Вот почему я воспринял все последующее как искупление чужих грехов. А для этого требовались честность и смелость. Я радовался тому, что в течение всего периода отрицания роли авиации нашлись такие люди, как маршал Скрипко и - на еще более ответственных постах - как маршал Гречко, которые не позволили ее похоронить. Нашлись такие люди и в Болгарии. Не щадя своего спокойствия, они противостояли нападкам и защищали военно-воздушные силы страны. Может показаться странным, что эти люди, не будучи летчиками, жили их болью и, как настоящие военные специалисты, не теряли равновесия.

Я буквально набросился на работу. Еще когда я находился у начальника генерального штаба, мне дали указание принять участие в предстоящих в скором времени [246] больших командно-штабных учениях с использованием средств связи на местности. А они начались так скоро, что на приказе о составе штаба чернила едва успели высохнуть. На учения мы отправились вчетвером: офицеры Миланов, Бабалов, Марин и я.

Наша совместная работа началась с неудачи. Мы плохо показали себя на одном из занятий.

Когда мы вернулись к себе, я надолго заперся у себя в кабинете. Обдумывал, как убедить отдельных товарищей и весь личный состав в том, что неудовлетворительная оценка, полученная нами, справедлива и вполне заслуженна. И в то же время я думал о том, как общими усилиями создать спокойную, дружную и оптимистическую обстановку, в которой созрели бы условия и предпосылки для наших будущих успехов. В сущности, путь был ясен: надо опереться на помощь политотдела и комитета партии. В партийных организациях прошли откровенные и бурные собрания, на которых коммунисты самокритично говорили о своей роли и месте в решении стоящих перед нами задач. Благодаря такому критическому подходу к слабостям и недостаткам закладывались основы будущих успехов этого молодого, но достаточно энергичного, сплоченного и упорного в работе боевого коллектива.

- Товарищ Бабалов, когда вы учились в школе, вы получали двойки? - внезапно спросил я.

- Случалось.

- Со всеми случалось, - вставил Марин.

- Представляю себе, как вы негодовали! По характеру вы самолюбивы больше чем надо.

- Я после этого всегда брался за ум, не спал ночами и исправлял двойку.

- И сейчас надо бы не спать ночами. При том положении, в котором мы оказались, это реальная необходимость. Товарищи, мы же не имели необходимой подготовки. Не в наших интересах изображать из себя обиженных и оскорбленных. Пусть нам не придется ложиться спать. Когда знаешь, что получил двойку, надо работать до седьмого пота, не есть и не пить, но доказать, на что ты способен.

- Вы решили исправить двойку? - приободрился Миланов.

- А неужели не сможем? [247]

- Сможем, но я не совсем четко представляю себе, что мы должны делать. - И он попытался рассказать, что нам предстоит.

- Ну и мрачную же картину вы нам нарисовали! - подошел я к нему.

- Товарищ генерал, но вы, может быть, смотрите на будущее через розовые очки? - спросил Миланов.

- Извините, у меня прекрасное зрение, и мне, я надеюсь, не придется пользоваться очками.

- Ну что ж, тогда попробуем исправить двойку.

Вскоре мы переехали на новое место. Застучали пишущие машинки, зазвонили телефоны, потянулась вереница утомительных дней и ночей. Когда меня срочно вызвали в министерство, никто не сомневался, что это к лучшему.

Заботы и неприятности, возникшие вначале, уже забылись. На передний план вышла большая и сложная задача: подготовка военных летчиков первого и второго класса. Мы предложили организовать два курса. Подобное решение казалось нам самым целесообразным и эффективным. Все товарищи, знакомые с характером нашей работы, поддержали нас.

Энтузиазм, с которым проводились занятия по подготовке летчиков на курсах, напоминал о том времени, когда для овладения высшим пилотажем и ночными полетами люди делали даже больше того, на что они физически способны.

- Путь расчищен, товарищ генерал, - сказал Станков, когда мы вдвоем обсуждали результаты работы курсов.

- Очищенное от снега шоссе гладкое, но очень скользкое, - предупредил я.

- Будьте спокойны, мы не поскользнемся. Похоже на то, что мы, летчики, сделаны из особого теста. Можем жить без удобств, не зная покоя. А те, кто выступал против курсов, сейчас даже не заглядывают туда, словно их не интересует, что там делается.

Курсы работали с огромным напряжением. Курсанты совершали полеты, используя буквально каждую благоприятную минуту. Результаты были налицо, и они радовали, укрепляли коллектив, придавали ему новые силы. Мы встречали огромные трудности, но они нам [248] представлялись тем барьером, который мы обязаны преодолеть.

- Мы похожи на искателей жемчуга. Я читал, что им не хватает воздуха, кровь идет из носа, а они все-таки продолжают нырять в воду.

- Только мы ищем жемчужины в небе.

- Ищем самих себя, - продолжал Станков. - Я много думал об этом. Спрашивается, почему нас так притягивает небо? В каждом человеке в большей или меньшей степени заложена способность к самоотречению. Чем сильнее эта способность, тем крепче и дух человека. Думаю, мы принадлежим именно к этой категории. Среди летчиков редко встречаются мелочные и злобные людишки. Если бы я был поэтом, то непременно добавил бы, что мы породнились со звездами. Это и есть те жемчужины, которые мы ищем в небе, и в этих поисках во имя всеобщего блага жертвуем всем!

Как он верно это сказал! В человеке заложена способность к самоотречению. Мне понравилась эта мысль, и я начал рассуждать вслух. В самом деле, человек всегда вынужден отрекаться от самого себя и в положительном, и в отрицательном смысле этого слова. И если бы все нашли в себе силы отречься от сугубо личных интересов, насколько прекраснее стала бы жизнь! Иногда я ищу аналогии между профессиями ученых, первооткрывателей и летной профессией. Ученый живет в мире книг, экспериментов и всегда рискует, давая тем или иным явлениям свое толкование. Разве не то же самое и у нас? Полеты - это математика и физика, искусство и риск.