Закаленные крылья

- Прошу вас, без сентиментальностей!

- Ну хорошо, - грустно покачал головой Захариев. - Какое же мы можем принять решение? Если так необходимо сокращение, то по крайней мере сокращайте как можно меньше!

- Из всего выпуска решено оставить лишь пятнадцать курсантов…

- Думаю, что буквально года через два-три нам понадобится значительно большее число курсантов, чем вы предлагаете уволить сейчас, - еще более мрачно добавил генерал Кириллов. И просторный кабинет сразу же стал похож на операционную, но у присутствующих пропала всякая охота заниматься ампутацией, поэтому они поторопились перейти к обсуждению других вопросов.

Мы уходили с совещания в полном недоумении и в подавленном настроении. Правда, теперь мы знали официальную точку зрения о роли авиации, но ведь все это пока оставалось лишь на бумаге. Зачем же надо так торопиться? К тому же стало ясно, что и те, кто проводил это сокращение, испытывают замешательство, но не находят в себе сил остановиться.

- Товарищ Симеонов, - догнал меня в коридоре генерал Шинкаренко, - вы мне все обещали, что мы слетаем на аэродром в М. Когда же, наконец?

- Теперь вам должно быть ясно, почему я все время откладывал это, - ответил я. [241]

- - Ясно. Именно поэтому мы должны еще сегодня слетать туда, - настаивал Шинкаренко.

- Нам нечем будет утешить летчиков, товарищ генерал! - грустно сказал я.

- Найдется, чем утешить! - улыбнулся Шинкаренко и дружески похлопал меня по плечу. - Все происшедшее - меньшее из зол. Наши оппоненты смелее уже не будут, а это значит, что наша точка зрения восторжествует.

- Приятно слышать от вас эти слова. Полетим сегодня. Для собственного удовольствия.

Через полчаса мы уже были на аэродроме. По дороге туда мы перестали говорить о том, что произошло на совещании, как будто опасались показаться друг другу мелочными и злопамятными. Я верил, что недоразумения вскоре уладятся и победит здравый смысл.

- Симеон Стефанович, - задушевно заговорил Шинкаренко, когда мы вышли на поле аэродрома, - давайте погоняемся в небе друг за другом!

- Что-то вам очень весело, дружище!

- А я никогда не работаю только по настроению. Вам могу признаться: я летаю не ради самого полета, а чтобы усовершенствовать свое боевое мастерство. Этому обучаю и других. Вот почему кое-кто считает меня педантом. Шинкаренко, твердят они, добился всего, чего же он еще хочет? А я считаю, что Шинкаренко ничего не добился и должен работать и учиться до седьмого пота.

- Другими словами, вы хотите доказать, что возможности человека безграничны?

- Да, хочу доказать это. Уверен, что наши конструкторы создадут еще более совершенные машины и мы уже сейчас должны готовить себя и других к тому, чтобы овладеть ими. Человек потому и человек, что он может претворить в жизнь самые фантастические, казалось бы, идеи, да и сам способен стать безгранично сильным существом.

- Значит, в небе нам предстоит драться на дуэли? - спросил я. - Ничего не скажешь, интересно начинается наша дружба!

- Уважаю своих честных соперников, даже если они и нанесут мне укол шпагой. Презираю тех, кто пытается нанести удар в спину. [242]

2

В Москве мне было так же хорошо, как и в родном доме в Шейново. Мне кажется, что любовь к братушкам{6} я впитал вместе с молоком матери. А возможно, я родился как раз на том поле, по которому в 1878 году шел в атаку русский солдат. На полянах, в лугах, в овраге я играл с целой ватагой дружных ребят из нашей слободы - там, где похоронены останки русских солдат. Я люблю Советскую страну, куда неоднократно приезжал в качестве гостя на несколько дней или на более продолжительный срок, люблю ее, как свой родной край. Сейчас, когда я ношу генеральские погоны, мне кажется, что я люблю русских людей так же горячо, как любил их босоногим мальчишкой. Люблю не только за их величие, но и за все те страдания и испытания, которые им преподносила история.

Когда я поступил в академию, наша авиация была еще на очень низком уровне развития.

За время учебы я подружился с генералом Восагло из Чехословакии. Мы оба были примерно одного возраста, да и внешне походили друг на друга. Генерал-лейтенант Восагло, командующий военно-воздушными силами Чехословакии, стал моим соседом по квартире. У него всегда было пильзеньское пиво, к которому он испытывал неодолимую страсть. Но очень скоро Восагло пристрастился к болгарскому салу и чесноку, и уже ни одна наша встреча не могла обойтись без пива и сала. Нередко мы приглашали к себе и наших советских друзей. Но чаще всего оставались с ним вдвоем. С первых же дней знакомства мы установили, что между нами существует не только физическое сходство, но и духовная близость. Это делало нашу дружбу еще более прочной и горячей.

В наших разговорах постоянной и любимой темой была судьба России, великой и многоликой, с ее прошлым, настоящим и будущим. Эта тема настолько захватывала нас, отнимала у нас столько часов, недель и месяцев, что на другие разговоры просто не оставалось времени. Мы впали в состояние какого-то философского [243] созерцания: даже к изучаемым в академии предметам стали относиться по-философски.

- На тебя не производит впечатления тот факт, - спросил как-то Восагло, - что германский генеральный штаб подготавливал неплохие планы наступления, но они потерпели крах? Ведь и римские легионы в военном отношении были обучены не хуже варваров, но, несмотря на это, Римская империя пала. А за много лет до этого Ганнибал, один из самых выдающихся полководцев, несмотря на всю свою гениальность, не смог выиграть войну. Вот почему я склонен думать, что каждый народ вместе с укреплением своей военной и экономической мощи вырабатывает в себе и особую духовную устойчивость. Если эта устойчивость достаточна, то народ играет роль солнца, вокруг которого вращаются планеты.

- Может быть, именно поэтому наши враги называют нас сателлитами? - рассмеялся я.

- Они так утверждают потому, что лишают это понятие его философского значения. Те, кто вращается по своей орбите, тоже имеют свое лицо. Ну например, возьмем наш народ, - все более увлекаясь, говорил Восагло. - За все время своего существования ему удалось устоять против ассимиляции с немцами. И не только нам, но и всем западным славянам. Если бы ты знал, как я горжусь тем, что мы как народ оказались устойчивыми! Это значит, что, хотя нас и не много, нам есть что дать человечеству, но это возможно только в том случае, если мы не сойдем с нашей орбиты вокруг солнца. Да и у вас, болгар, насколько я знаю, та же судьба.

- Дорогой друг, да ты спутал профессию! Тебе бы лекции читать в Пражском университете!

- Как раз наоборот, - улыбаясь ответил на мою шутку Восагло. - Я уверен, что раз мы вращаемся вокруг солнца, то необходимы и люди моей профессии, чтобы оберегать нашу чехословацкую звезду и чтобы она не отклонилась со своего пути. Надо признаться, что есть люди, мечтающие увести ее к другим, темным созвездиям.

- Ты здорово сказал все это… о солнце.

- Мне приятно, что ты согласен со мной. А ведь я встречался с такими, которые после подобных слов выходили из себя: и на солнце, дескать, есть пятна, - значит, мы не можем поклоняться ему как божеству. [244]

Да, есть, отвечал я, больше того, там постоянно происходят взрывы, вспышки, но все же это солнце, и мы рождаемся и живем благодаря ему. Знаешь, недавно у нас мне повстречался один такой Мефистофель. Он начал меня искушать и ведь знал, демон проклятый, как взяться за свое черное дело: сразу угодил пальцем в рану. Над солнцем издевался! Иногда я задаю себе вопрос: а не хотят ли эти люди вообще увести нашу чехословацкую звезду с орбиты солнца? Для меня солнце всегда останется солнцем.

- Друг мой, тебе, должно быть, довелось в жизни много страдать, раз ты воспитал в себе такую устойчивую силу и такую огромную любовь к Советскому Союзу?

- Да, многое пришлось пережить! Побывал я и в германском плену. За сотни лет немцы не смогли нас сломить, а во время последней войны мы дошли до края пропасти и чуть не исчезли в ней. Солнце спасло нас от физической и духовной смерти. Вот почему я тоже идолопоклонник и горжусь этим. Меня никогда, никогда не будут смущать взрывы на солнце. Равно как наивное и смешное отрицание роли авиации…