Закаленные крылья

- Ты только подумай, о чем здесь говорится!… Поскольку теперь ракеты выходят на передний план, все остальное становится ненужным и бессмысленным. Могу себе представить, как возмущались рыцари, когда наступил момент сменить копья и мечи на ружья.

- Авиацию нельзя заменить ракетами. И вы, товарищ генерал, знаете это лучше меня.

- Ну допустим, что ты прав, - смягчившимся тоном перебил меня командующий. - А что мы можем сделать? Ничего! Нам остается надеяться, что указанное здесь окажется догмой.

- Но мы можем сохранить многое, если сами не превратимся в доктринеров! - воскликнул я.

- Разумеется. Пока я занимаю должность командующего, буду защищать авиацию.

Генерал Захариев, охваченный искренним желанием удержать меня от крайностей в суждениях и поступках, в тот момент проявил не только осторожность, но и мудрость. Он заговорил со мной не так, как обычно, уверенно и твердо, а озабоченно и по-отечески. И я слушал его так же, как когда-то давно, во время нашей первой встречи. Трудности только начинались, и придется ли нам вместе или каждому самостоятельно бороться с ними, пока оставалось неясным. Авиация, разумеется, останется, но наступила пора больших изменений в строительстве военно-воздушных сил.

Я молчаливо и с восхищением слушал своего командира, всегда проявлявшего ко мне настоящую отеческую любовь. Слушал и думал о том, что, может быть, начиная с этого момента нам придется пройти через самые тяжелые испытания. Я почувствовал прилив энергии и решил, что с этого дня буду работать как и прежде, [237] словно ничто не угрожает авиации. Прежде всего предстояло решить давно наболевший вопрос о перевооружении авиационного училища. Курсанты военно-воздушного училища на последнем курсе летали на снятых с вооружения в боевых авиационных частях реактивных самолетах Як-23. Закончив училище, молодые офицеры начинали осваивать «миги», то есть, по существу, обучение продолжалось на новом месте службы в боевых подразделениях.

Все это создавало огромные трудности, замедляло процесс боевого совершенствования летчиков, превращало все боевые части в учебные и значительно снижало боевую готовность ВВС.

Сама жизнь подсказывала необходимость немедленного переоснащения училища такими самолетами, которыми вооружены части. В этом духе и было сформулировано внесенное мной предложение.

На следующий день мне позвонили по телефону. Я не ожидал, что мое предложение рассмотрят так быстро. Ответственный товарищ, говоривший со мной, и не пытался скрывать свои мысли. Он одобрил мою озабоченность и мое знание мельчайших подробностей, относящихся к состоянию дел в военно-воздушных силах. Такое вступление вызвало во мне чувство неловкости и насторожило меня. Я не любил, когда меня старались укротить, а кое-кто именно это ставил себе целью: похвалить меня, укрепить свои позиции и затем перейти в наступление. Вот почему я все время оставался начеку. Я мало знал человека, с которым разговаривал. Наверное, и он тоже мало знал меня. Но на основании чего он сделал подобное заключение?

И вот в мембране зазвучали угрожающие интонации:

- Если вы, товарищ Симеонов, вопреки нашей точке зрения проведете в жизнь свою авантюру, вы за это ответите! Отдав училищу эти самолеты, вы снизите нашу боевую готовность.

- Но ваши позиции глубоко ошибочны. Вы советуете мне отказаться от задуманного и оставить все без перемен.

Так закончился наш разговор.

Но я верил, что найду поддержку у генерала Кириллова. Так и получилось. [238]

Я решил действовать на свою ответственность. Мы перевооружили училище, передав «яки» в боевые части, а на их место перебросив «миги».

Голос товарища, позвонившего мне после этого, звучал уже грубо и резко:

- Вы отдаете себе отчет в том, что сделали?

Вскоре должно было состояться совещание, и я был уверен, что на нем наш спор разрешится. Если там я проявлю хотя бы малейшее колебание, то меня в самом деле могут обвинить в авантюризме. В последнее время становилось все сложнее решать проблемы, связанные с авиацией. А вот теперь я сам подлил масла в огонь. Но может быть, это и к лучшему: давно пора все уточнить, выяснить точки зрения и успокоить летчиков. Последние полтора-два месяца мне было стыдно показываться им на глаза…

Одним из первых на совещание прибыл советский генерал Шинкаренко - представитель Объединенного командования. Его присутствие было необходимо: он сам летчик, и с его мнением будут обязаны считаться обе спорящие стороны. Во мне жила смутная надежда, что в лице генерала Шинкаренко я найду единомышленника. Но вместе с тем все-таки я опасался, что в этот решительный момент мы можем оказаться противниками. С генералом Шинкаренко я познакомился на одном из последних воздушных парадов в Тушино, когда мы оба с восхищением следили за полетами самолетов новых моделей и обнаружили общность взглядов на то, что авиации теперь предстоит быстро развиваться. Но с тех пор многое переменилось, и, наверное, многие энтузиасты изменили свои взгляды. В тот момент я думал о том, что ровным счетом ничего не знаю о генерале Шинкаренко.

Генералы и специалисты уважали Шинкаренко, а он так и сыпал шутками, как будто и знать не хотел о серьезности положения. Приглашенные на совещание товарищи начали занимать свои места. По выражению их лиц можно было сделать вывод, что они пришли на совещание, как на суд, чтобы защитить одобренную уже в самой высшей инстанции точку зрения. Они пришли вынести приговор авиационному училищу, готовые рассмотреть осуществленное нами перевооружение училища [239] как частный случай, предложив привлечь кое-кого к ответственности за самоуправство.

Работа совещания должна была проходить в рамках обсуждения практических задач, но почти все бравшие слово не могли удержаться от искушения затронуть и теоретические вопросы. В какой-то момент установилась напряженная тишина.

- И все же, - мягко начал один из оппонентов, - в новой обстановке распоряжения Симеонова следует рассматривать как болезненную реакцию авиационного командира. Сейчас летчикам тяжело, и мы, должны прощать им это и считаться с их оскорбленным самолюбием.

А еще кто-то добавил:

- С точки зрения нужд обороны страны эти распоряжения не выдерживают критики, они неразумны.

Генерал Шинкаренко уже не мог сидеть спокойно и пустил острую шпильку:

- А как вы думаете обороняться: с помощью дубин, что ли?

- Но вы это несерьезно говорите, товарищ Шинкаренко? - возразил генералу кто-то из участников совещания.

- Это почему же несерьезно? Вы говорите о разумности, следовательно, противоречите сами себе. Говорите об обороне, а фактически вы против обороны. Летчика первого класса надо готовить шесть-семь лет, а второго класса - пять-шесть лет. Тогда где же логика? Вы готовите летчиков на «яках» за более короткий срок, а когда они закончат училище, посылаете их летать на «мигах». Это все равно что заставлять пулеметчика стрелять из дальнобойного орудия. Я сомневаюсь, что при такой подготовке вы достигнете цели. По-моему, вопрос надо ставить по-другому. Следует решить, должна ли авиация быть только средством обороны, или она должна выполнять и наступательные задачи.

- И вообще должна ли она существовать! - вмешался второй оппонент.

- Разрешение этой проблемы не в моей компетенции, хотя я и на сей счет имею собственное мнение, - закончил Шинкаренко.

- Товарищи, излишне дальше обсуждать, прав или не прав Симеонов. - И заместитель министра постучал [240] по письменному столу. - Он поставил нас перед свершившимся фактом, но совершенно очевидно, что все его усилия пропали даром. Вопрос о военном училище стоит совсем в другой плоскости: должно оно существовать или нет? Право же, нет смысла спорить об этом. Мы должны решить некоторые практические вопросы. Предлагаю обсудить два вопроса: увольнение в запас выпусков военного училища и объединение ВВС с ПВО. Жду ваших предложений.

- Все же это панихида по авиации, не так ли? - не выдержал генерал Кириллов, заслуженный, известный летчик, который участвовал во многих боях в Испании и во время Отечественной войны. - Не слишком ли рано мы ее хороним? Как бы не пришлось потом раскаиваться!