Закаленные крылья

- Вы знакомы со старшим лейтенантом Миневым?

- Ну как мне его не знать, он же служил у нас!

- У него появились галлюцинации. Меня он не слушает. [232] Пойдемте, поговорите с ним, может быть, он успокоится, услышав вас.

- Черт побери, Узунов, ты ничего другого не мог придумать? - ворчал Благоев, надевая китель. - А где гарантия, что я сумею его спасти? Я же не врач. Неужели ты воображаешь, что на таком расстоянии я смогу ему помочь?

- Поможете! Поможете! Вы же были когда-то его командиром! Одного вашего слова будет достаточно.

Так они оба появились на командном пункте.

А руководитель полетов уже совсем отчаялся. Увидев майора Благоева, он вздохнул с облегчением.

Майор взял в руки микрофон. Узунов и дежурный офицер замерли у него за спиной.

- Ну, голубок, ты чего там приуныл? Не узнаешь меня? С тобой говорит майор Благоев!-кричал он в микрофон. - Меня подняли с постели. Теперь слушай меня. У тебя появились галлюцинации… Что? Ты ничего не знаешь? А ну-ка вспомни, что нам говорили, когда учили ориентации в пространстве! Небо внизу, а земля… Слушай меня, я тебе помогу: следи за авиагоризонтом и делай то, что я тебе скажу!

Майор Узунов прошептал дежурному:

- Я так и знал, что все будет в порядке.

Майор Благоев прервал на мгновение разговор с летчиком и устало покачал головой:

- Минев продолжает стоять на своем: авиагоризонт поврежден, зачем вы меня еще больше запутываете.

На лбу Благоева выступили мелкие капельки пота.

- С этим человеком стряслась скверная история. Он оцепенел от страха и не решается посадить самолет.

- Значит, надежда на его спасение невелика? - обеспокоенно спросил заместитель командира по политчасти.

- Мне не хочется в это верить. Он хороший летчик, и я надеюсь уговорить его.

Майор Узунов и дежурный офицер вышли из командного пункта. Над аэродромом кружил самолет, тот самый самолет, которому, возможно, суждено было разбиться. Если летчик вздумает «набрать высоту», то через несколько секунд наступит катастрофа. Самолет снизился, [233] пронесся над самым аэродромом и снова взмыл вверх.

- Что происходит? Почему он не посадил самолет?-Узунов раздавил ногой недокуренную сигарету и сразу же вернулся на командный пункт.

Он не решился спросить об этом Благоева. В тот момент майор был похож на человека, который, напрягая последние силы, пытается вытащить утопающего из воды. Он выглядел совсем измученным, а голос его звучал хрипло и глуховато.

- Минев, ты меня слышишь? Ты же сумасшедший! - В голосе зазвучали и нотки раздражения. - Ты пролетел над аэродромом на высоте пятидесяти метров. Послушай, голубок, верь тому, что я тебе говорю, а не тому, что тебе только кажется! Сделай снова заход и…

Отчаявшийся Благоев стал искать взглядом Узунова и дежурного офицера. Они ему нужны были, чтобы хоть как-то отвлечься от своих мыслей.

- Вы видите, я делаю все возможное…

- Значит, он, летая над самой землей, продолжает верить в то, что небо находится внизу?

Вдруг Благоев, услышав голос летчика, резко повернулся.

- Этому человеку на роду написано пережить все ужасы! Зажглась аварийная лампочка! - сообщил он Узунову и дежурному офицеру. - Ну да ничего, может быть, для него это и к лучшему! Хочет не хочет, а приземляться придется.

Через пять минут майор Узунов ввел в столовую молодого, безбородого паренька, почти лишившегося дара речи, с потрескавшимися губами, на которых запеклась кровь. Майор, нежный и заботливый, как родной отец, всячески обхаживал его: суетился, бегал на кухню за горячим чаем и, как сам признавался впоследствии, провел с летчиком краткую, но, может быть, самую вдохновенную из своих бесед.

- Ты не унывай, такое случалось и с самыми лучшими летчиками. Что ты сказал? Тебе стыдно будет доложить о том, что произошло? Как раз наоборот, надо всем об этом рассказывать. Ты рассказывай с гордостью и достоинством! Через два-три года у тебя будут более крепкие крылья - они получат закалку! Стать лучше не могут, сынок, лишь те, кто мертв, а живые… [234]

Они для того и остались в живых, чтобы забыть свои неудачи и с новыми силами устремиться к будущему. Вот увидишь, завтра ты будешь себя чувствовать отлично.

Молодой летчик, слушая майора, притих. Слова командира звучали так убедительно, что не было ни малейшего смысла возражать. Летчик поверил ему.

- Осталось еще вспомнить случай с Каракушевым, - подсказал Антов и посмотрел на часы.

Переваливало за полночь, но аудитория, жаждущая слушать рассказы об авиационных приключениях, была готова бодрствовать до самого утра.

- Расскажу вам и об этом. Правда, у нас осталось мало времени. Случившееся с Каракушевым представляет интерес скорее как курьез, редкий курьез в истории авиации.

- И поучительный к тому же, - добавил Антов.

- Разумеется… Когда летчик садится в кабину, все в ней должно быть в безупречном состоянии. А в самолете Каракушева нарушилась связь с командным пунктом. Он наклонился, чтобы поправить повреждение, и у него начались галлюцинации. Через какое-то время он дал о себе знать. Но, как правильно сказал Антов, полет в облаках, галлюцинации и вспышка аварийной лампочки давят на психику, как опухоль на мозг. Каракушев не выдержал. Катапультировался. Через два часа позвонил из какого-то села по телефону и сообщил, что жив и здоров. Но курьез заключается в другом. На следующий день мы облазили гору и всю долину, разыскивая обломки разбитого самолета, однако ничего не нашли. Искали по всей равнине - тоже безрезультатно. Только через два Дня посторонние люди случайно наткнулись на самолет где-то на поляне в Среднегорье. Он оказался в целости и сохранности. Техники обнаружили в нем лишь какие-то незначительные повреждения. После того как летчик катапультировался, самолет продолжал полет, пока не кончился запас горючего, и благополучно приземлился на поляне.

После этого случая летчики часто шутили между собой: «Главное - не мешать самолету, не запутывать его: ведь он и сам может благополучно закончить полет».

Ничего не скажешь - авиационный курьез! [235]

Часть пятая. Крутизна

1

На мою долю, как на долю летчика и авиационного командира, выпало столько переживаний, что порой казалось, на большее уже просто не хватит сил…

Я довольно быстро получил ответственные посты в авиации, рано стал помощником прославленного Героя Советского Союза генерала Захариева. И может быть, именно потому, что я был очень молод и легко переносил перегрузки на сверхзвуковых самолетах, на меня легло еще и тяжелое бремя - вместе со старшим по званию и возрасту товарищем «собирать богатый урожай», как мы в шутку наедине с ним говорили о своей работе. А время с неумолимой быстротой нанизывало одно историческое событие на другое. Они наслаивались с неумолимой последовательностью. Близкие люди и друзья расходились во мнениях при оценке тех или иных событий. Каждый со страстной категоричностью защищал свою позицию.

Помню, как однажды я, крайне взволнованный, вошел в кабинет генерала Захариева. Генерал, поглощенный своими мыслями, склонился над каким-то документом. Никто из нас не решался заговорить первым. В сущности, говорить было не о чем. Черным по белому было написано предельно ясно, а беспрецедентность самого решения лишала нас дара речи.

- Но это страшное заблуждение! Я даже не могу поверить в это… - начал я, надеясь, что командующий поддержит меня. [236]

- Не знаю, ничего не знаю. Решение принято, и мы не имеем права его оспаривать.

Я не поверил своим ушам. Неужели сам командующий введен в заблуждение и настолько ошеломлен? Как авиационный командир, он ни в коем случае не имел права терять самообладания. Но по его нервным жестам я понял то, о чем умалчивали уста, и спросил:

- Неужели сейчас, когда у нас есть настоящая боевая авиация, укомплектованная надежными кадрами и первоклассными самолетами, нам придется ее свертывать и сокращать?