Закаленные крылья

- Да кто же из нас претендует на то, что он гений, товарищ полковник? - ответил Соколов. - Мы все до одного простые смертные.

- Ты не прав, друг мой. Между подготовкой музыканта или писателя и подготовкой летчика нет особой разницы… И Бетховен, и Паганини еще с детства упорно шли к тому, чтобы стать великими в искусстве. А Толстой сам определил для себя нечеловечески тяжелый режим работы. «Войну и мир» он переделывал десять раз. Так и мы, летчики, должны добиваться совершенства.

- Скажите мне, Всеволод Васильевич, а Толстой не возгордился?

- В свободное время он чинил обувь или ходил с мужиками косить сено.

- Зато мы можем сразу же возгордиться, если нас хоть немножечко похвалят. Вот почему, Всеволод Васильевич, наказывайте нас до тех пор, пока мы не опомнимся. Я лично готов целовать руки, которые наказывают не от злобы, а от любви. [187]

Много подобных разговоров вел Дрекалов. Они быстро становились известны и широко обсуждались летчиками. Их жизнь превратилась в добровольную голгофу, но зато они, совершенствуя свое мастерство, поднимались все выше и выше, оставляя за собой ручьи пролитого пота.

Нам стало известно о сверхзвуковых самолетах, на которых летают наши советские товарищи. А это раскрывало новые горизонты, которые, как только мы их достигали, сразу же становились прошлым. Именно поэтому никто не сердился на командиров, проявлявших исключительную требовательность. И вот по предложению полковника Дрекалова мы начали готовиться к новым учениям. В то время меня перевели на работу в штаб. Грустно и тяжело было мне расставаться с Дрекаловым и нашим прекрасным коллективом, и поэтому я часто летал к ним на аэродром.

- Симеон Стефанович, вы никогда не задумывались над подобным фактом: у летчика вырабатывается особый, по-моему пакостный, рефлекс, впрочем, как и у птиц - за тысячу километров они находят свое гнездо. Так и с нашими военными летчиками. Они становятся виртуозами на своих аэродромах, но, мне кажется, если понадобится сесть на чужой аэродром, они наверняка не будут чувствовать себя уверенно.

- Вы что-то задумали, Всеволод Васильевич?

- Мне хочется попробовать провести совместные учения болгарских и румынских летчиков. Берусь уладить все это дело, но вы как относитесь к моей идее?

- Это будет отлично! - воскликнул я. - Мы всегда мечтали о совместных учениях!

- Тогда постараемся положить начало этому, и я убежден, что в скором времени мы будем проводить совместные учения, и не только авиационные.

Всего лишь через несколько недель после этого разговора мне пришлось слетать на один из румынских аэродромов. Встретили меня там дружелюбно. Через несколько минут мы появились на командном пункте, откуда мне предстояло руководить полетами прибывающих самолетов болгарской авиации.

Мне удалось бегло осмотреть столицу Румынии, этот поистине прекрасный город. Хозяева проявляли большую любезность, предоставляя мне возможность разговаривать [188] с экипажами, готовящимися к совместным учениям. Я убедился, что у болгарских летчиков будут серьезные партнеры. И здесь, к северу от Дуная, наши соседи трудились не покладая рук уже много лет. Сразу установилась задушевная дружеская атмосфера. Румынские летчики больше всего беспокоились о том, чтобы сделать по возможности более приятным пребывание в их стране стольких гостей. Мы же с главным штурманом Димитровым тревожились о том, как покажут себя болгарские летчики, которые после выполнения серьезных задач первыми должны совершать посадку на незнакомые им аэродромы - одни днем, а другие ночью.

- Все будет нормально, - успокаивал нас румынский руководитель, сочувственно относившийся к нашим заботам. - У нас до самых Карпат совсем плоская равнина, и вашим ребятам не составит труда отыскать заданные объекты и аэродромы для посадки. Их всюду ждут и встретят с удовольствием.

Выдался необыкновенно теплый для осени день. Молва о том, что болгары «ворвутся» в воздушное пространство своего соседа и будут садиться на его аэродромы, передавалась из уст в уста как самая приятная новость. Никто, кроме обоих союзных штабов, не знал, когда начнутся учения и сколько самолетов будет в них участвовать. А десяткам и сотням самолетов предстояло совершить перелет: одним с юга на север, другим - с севера на юг.

Когда стали поступать доклады о том, что посадка на румынские аэродромы проходит благополучно, успокоились и мы на командном пункте. Однако к вечеру исчезла эскадрилья капитана Велева, будто сквозь землю провалилась. Я слышал, как руководитель полетов майор Банов и командир эскадрильи вели между собой разговор по радио. Банов находился на соседнем аэродроме. Он разрешил эскадрилье по одному садиться на аэродром. Через пять минут командный пункт запросил майора Банова, как прошла посадка. Последовал встревоженный ответ:

- Никто не сел! Они исчезли! Произошло какое-то недоразумение.

- Не прекращайте поисков и постоянно докладывайте мне о результатах. [189]

Штурман Димитров, весь день простоявший рядом, вопросительно посмотрел на меня. Я заметил, что он сильно побледнел.

- Ничего опасного не могло случиться, - попытался он разрядить обстановку. - Карпаты не выше нашей Стара-Планины.

- Но это все-таки Карпаты! - Значит, мы оба подумали об одном и том же.

Румынский полковник, хорошо говоривший по-русски, уловил смысл наших слов. Только он собирался что-то сказать, как снова позвонил Банов:

- Нет никаких новостей, даже следов не осталось, товарищ полковник!

- Что случилось? - поинтересовался румынский летчик.

Я ему объяснил, в чем дело, и он сказал об этом своим румынским коллегам. Встревоженные, они подняли невероятный шум. На их лицах сразу же появилось искреннее сожаление по поводу того, что это произошло в их стране, будто они были в чем-то виноваты, хотя никто из нас и не думал их ни в чем обвинять. В их глазах появилась горечь: они оказались бессильны предотвратить несчастье. Они часто повторяли слово «Карпаты», и у них уже, наверное, не оставалось сомнений, что самолеты разбились именно там.

Внезапно на командный пункт ворвался весьма возбужденный капитан, торопясь сообщить какое-то известие. Румынский полковник сразу обнял меня за плечи, хотя, растерявшись, и сам еще не понимал смысла происходящего: ведь всего лишь за минуту до этого Банов снова сообщил нам, что эскадрилья не отвечает.

- Живы! Живы! - сказал нам по-русски полковник, а нам показалось, что он это слово пропел.

- Живы? Что такое, товарищ полковник? - в свою очередь удивился я. - О чем говорит этот человек?

- Ваши ребята живы и здоровы, а мы здесь им устроили панихиду, - всплеснул руками румынский товарищ.

- Ох, я чуть с ума не сошел, - только и смог пробормотать Димитров.

- Все дело вот в чем: рядом со старым аэродромом мы строим новый. Он еще не закончен. Ваши, попросив разрешения идти на посадку, увидели новый аэродром [190] и направили свои машины туда, - горячо объяснял полковник. - Одним словом, они приземлились на новом аэродроме и позвонили из села по телефону.

- Товарищ полковник, а не можем ли мы сразу же выехать туда? Все же нам надо на месте убедиться в этом… Так вы говорите, что строительство аэродрома еще не закончено?

- Не беспокойтесь, товарищ Симеонов! - ответил румынский летчик, но в его голосе послышались тревожные нотки.

* * *

Легковая машина свернула к новому аэродрому. Мы были поражены тем, что не встретили там ни одной живой души. Стояла такая тьма, что шофер едва нашел взлетную полосу. При свете фар мы увидели кучи песка, щебня. Мы вдвоем смотрели на все это, как на очередную мистификацию: нигде не было видно ни самолетов, ни людей. Проехать дальше оказалось почти невозможно: мешали какие-то заборы, строительные материалы и разбросанные повсюду механизмы. Мы вышли из машины и отправились пешком искать самолеты, убежденные в том, что они на соседней взлетной полосе. Но странная тишина стояла над аэродромом. Приумолкли и мы, не в состоянии осмыслить все происходящее. Еще больше нас озадачил первый найденный самолет. Мы внимательно осмотрели его. Он оказался целым и невредимым. Добрались до второго - та же картина. Неприятность, должно быть, произошла с третьим, или с четвертым, или с последним самолетом. Мысли об аварии не давали покоя.