Страница 29 из 67
- Товарищ генерал, ваши советы причинили нам немало беспокойства, но - и это главное - помогли добиться больших успехов в боевой подготовке.
- Как это так? Кто-то усомнился в советской методике?
- Это длинная история.
- Рассказывайте! Рассказывайте!
Выслушав меня, генерал Зимин горестно произнес:
- Очень неприглядная история! Но такие летчики - золотой фонд нашей авиации, и время не властно вычеркнуть их из нашей памяти.
* * *
В результате всех этих перипетий я пришел к выводу, что в тяжелые минуты всегда нужно искать опору в коллективе.
Я всегда считал, что, каким бы ни был командир, чем выше его ранг, служебное и общественное положение, тем больше он должен общаться с людьми и искать в них опору. А чем своевременнее я обращался за помощью в политорганы и партийные организации, тем успешнее, увереннее и безболезненнее удавалось оздоровить обстановку и залечить раны. И снова мы продвигались вперед - шаг за шагом, полет за полетом. Этого требовала от нас партия и наша славная, очень тяжелая, но всегда заманчивая и целиком захватывающая человека профессия - профессия военного летчика. [121]
Часть третья. Тревожные ночи
1
Однажды осенью 1952 года в М. доставили экскаватор, и с его помощью в короткое время был вырыт глубокий котлован. Потом в котлован поставили один из тех огромных ящиков, в которых к нам прибывали реактивные самолеты. Строительство велось под личным наблюдением командира соединения. Создавалось впечатление, что вершится нечто очень важное. Весь ящик поместился в котловане, сверху его засыпали землей, и, если бы летчики не видели экскаватора, они даже не заподозрили бы, что под землей оборудовано целое помещение. Туда принесли печку, вывели наружу трубу и, разумеется, опробовали, есть ли тяга. Печка работала безупречно, но летчики, наблюдавшие за устройством этого помещения, скептически покачивали головой. Они знали, что в первую же неделю доски ящика пропитаются влагой и, сколько ни благоустраивай помещение, оно никогда не станет похожим на жилое. Летчики уже догадывались о его предназначении и окрестили землянкой, хотя полагалось называть его домом дежурного подразделения.
В тот же день я вызвал к себе в кабинет капитанов Савву Нецова и Виктора Атанасова. Мне не понадобилось объяснять им смысл того, что они оба уже видели собственными глазами. Я просто хотел зачитать им приказ командования, к выполнению которого они должны приступить.
- Сегодня ночью вы заступите на боевое дежурство! [122]
- Ясно, товарищ полковник!-улыбнулся Савва. - Мы уже успели рассмотреть свое будущее жилище. Оно не очень удобное, но… вытерпим как-нибудь. Чем-то напоминает военную обстановку.
- Войны нет, - перебил я, - но для нас она все равно что началась. Возможно, уже этой ночью вам придется вести бой. У нас есть сведения, что вражеские самолеты нарушают границы воздушного пространства нашей страны. Их нужно будет уничтожать.
- Значит, это война, необъявленная война! - не уступал Нецов. - И следует признать, что они не глупы: знают, когда нас провоцировать.
Я делал вид, что хочу вести откровенный разговор, ну а Савва - тот охотно принимал всех в собеседники. По характеру это был сдержанный человек, но если дело принимало серьезный оборот, он воспламенялся. Внешне Савва напоминал массивную бронзовую статую и невольно этим вызывал к себе уважение. Когда-то, еще в военном училище, курсанты не сразу приняли его в свою среду, потому что он был родом из Софии, а софийцы, по их мнению, должны становиться артистами, писателями, журналистами. А Савва, кстати, имел артистические наклонности и, опять же по их мнению, вместо того чтобы жить себе в свое удовольствие, зачем-то пошел по трудному пути летчика. Так думали многие еще год назад. Но софиец оказался двужильным и более выносливым, чем многие крестьянские парни.
- Именно так! Знают, когда нас провоцировать! - согласился я с Саввой. - Нарушители появляются преимущественно ночью, а мы только начали осваивать ночные полеты. А много ли у нас таких пилотов, которые могут летать и вести бой ночью? На пальцах пересчитаешь! Но это не самая большая беда. Болгары - способные люди и быстро научатся всему, что нужно. Мы должны собственными силами обнаруживать вражеские самолеты. Есть данные, что эти непрошеные гости уже не раз нарушали наши границы.
- Из-за таких гостей, товарищ полковник, возможно, завтра придется нам поминки справлять, - вставил Савва.
- Ты шутишь, Савва, однако сейчас не время для шуток. Самых опытных, самых смелых мы посылаем в бой. Вот какая ситуация. Верю, что когда настанет час, [123] вы окажетесь лучшими летчиками, чем наглые воздушные пираты, в своем ослеплении вообразившие, что нашли, как у нас в народе говорится, село без сторожевой собаки. Мы должны дать им такой отпор, чтобы они потеряли всякое желание в другой раз перелезать через наш плетень. Подготовьтесь к боевому дежурству. Возможно, уже этой ночью вам придется действовать.
По всему авиагородку разнеслась весть о том, что летчики заступают на боевое дежурство. Ведь завтра придет черед и других! А потом потянется бесконечная вереница тревожных ночей, множество событий и происшествий будут переплетаться одно с другим, а затем забываться, но первой ночи никто не забудет, как никто не забыл первого дня войны или первого дня, проведенного в партизанском лагере. Человек всегда заполняет эти первые дни своими волнениями, своими странными предчувствиями. Именно так все происходило и в ту ночь. До этого все выглядело совсем по-другому, и вдруг что-то изменилось: люди, недавно еще встречавшиеся в столовой аэродрома или семьями ходившие друг к другу в гости, сейчас молча смотрели один на другого или расспрашивали о том, как прошло боевое дежурство их товарищей, не произошло ли чего-нибудь.
В ту ночь Савва Нецов отложил дружеский ужин. Его жена, которая в другом случае надула бы губы, теперь молча пыталась скрыть слезы. Напрасно Савва пробовал ее успокаивать, утверждая, что это дежурство такое же, как и любое другое. А когда он вышел во двор и быстрыми шагами направился к землянке, то и сам почувствовал, что началось нечто серьезное, почти неотличимое от настоящей войны. Странное дело: миллионы людей продолжали заниматься своими мирными делами, а здесь, в маленьком, утопающем в зелени уголке земли, и жены, и дети, и родители летчиков думали о бое, который, возможно, уже в первую ночь дежурства летчикам придется вести в небе.
Нецов вошел в землянку. Остальные - Виктор Атанасов и техники - опередили его. В печке бушевал огонь. Керосиновая лампа давала мерцающий свет, и лица офицеров в этом освещении выглядели еще более напряженными и таинственными.
- Если не имеешь ничего против, я заступлю на дежурство первым, - сказал своему коллеге Нецов. [124]
- Мне все равно. Ведь никто не знает, кому из нас придется вылетать.
- Тогда я пойду.
Савва не имел обыкновения прощаться с товарищами, но, прежде чем отправиться к выходу из землянки, сказал Виктору:
- Если мне доведется участвовать в бою, буду драться не на жизнь, а на смерть.
Виктор и техники поднялись с небольших деревянных нар. Кто-то пошутил:
- Черт возьми! Ведь империалисты берегут свою шкуру! Может быть, они вообще не прилетят, если знают, что мы их поджидаем?
А уже на взлетной полосе Нецов сказал технику, сопровождавшему его к самолету:
- Посмотри, какое полнолуние! Наверное, соблазнятся и прилетят.
Молодой техник пожал плечами:
- Савва, а тебе не боязно? Я слышал, что первый бой всегда отличается от всех последующих.
- Не знаю. Когда вернусь, расскажу…
Они подошли к самолету. Савва двигался неуклюже - боевое снаряжение стесняло движение. Он забрался в кабину, пристегнулся ремнями, закрыл фонарь над головой и в таком положении стал ждать.