Страница 118 из 133
— У тебя было прекрасное гадание, — сказала Элизабет, затягиваясь. — Хочешь, я буду толкователем?
Криста села рядом с ней, прижалась, ощутила ее опавшую грудь, вспомнила маму, дрогнула спиной, испугалась, что не сдержится, разревется; нельзя, ни в коем случае нельзя, ей труднее, чем мне!
— Тебе холодно? — спросила Элизабет, почувствовав, как вздрогнула спина Кристы. — Не простудилась?
— Нет, мало спала…
— Ты совсем не спала, бедненькая, — сказала Элизабет и подняла с ее лба тяжелые, шелестящие волосы. — Какая же ты у нас красивая… Совершенно григовская девочка… Не сердись, я темная, но Григ был норвежцем или финном?
— Не сержусь, — Криста прижалась к ней еще теснее. — Норвежцем. На тебя будем гадать?
— Обязательно… Страница триста пять, двенадцатая строка снизу.
Не открывая книгу, Криста спросила:
— Ты называешь цифры с каким-то смыслом? Или просто так?
Элизабет удивилась:
— А какой смысл может быть в цифрах?
Криста убежденно ответила:
— Может… Я почему-то боюсь цифру двенадцать… Хочешь перегадать?
— Так нельзя… Давай уж, что делать… Тем более, все это чепуха…
Криста нашла страницу:
— «Теперь иди и порази Амалика…»
— Дальше, — попросила Элизабет.
— «И истреби все, что у него».
— Дальше…
— «И не дай пощады ему»…
— Дочитай до конца строфы, Крис…
— «Но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла»… Чушь, да?
— Помолимся, а? — сказала Элизабет. — Какая же это чушь?
Они замерли; сигареты, оставленные в пепельнице, дымились; Кристина хотела потушить их; Элизабет махнула рукой, ерунда; мгновение побыли — каждая в себе самой — недвижными, потом Элизабет взяла свою сигарету и затянулась еще тяжелее:
— Знаешь, всегда все бывает наоборот… Чем хуже гадание, тем лучше в жизни…
— Верно… Я погадаю на Пола… Четыреста седьмая страница, тринадцатая строка сверху… Вот… — Она зажмурилась. — Читаю… «И сказал Господь Иную, что было праведно в очах Моих, выполнил ты над домом Ахавовым все, поэтому сыновья твои до четвертого рода будут сидеть на престоле…»
Вошел Нильсен, потер руки, подул на пальцы, словно они замерзли, хотя день обещал быть теплым:
— Дамы, а где же омлет и кофе? Мы вышли в море, впереди и по бортам ни одного судна на двадцать миль, у меня есть десять минут на отдых… Смотрите-ка, ни ветерка, ни тучки, полный штиль, можно даже патефон завести.
— Заведите, — обрадовалась Элизабет. — У вас хорошие пластинки?
Нильсен обернулся к Кристине:
— На вашей яхте хорошие пластинки, мадам?
— Что бы тебе хотелось послушать, сестричка?
Элизабет открыла наугад страницу, ткнула пальцем, загадала на Спарка, прочла первые строки: «Погибни, день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: „Зачался человек!“, — захлопнула книгу в зеленом сафьяне, заставила себя улыбнуться и сказала:
— С радостью послушала бы «Пер Гюнта»…
На вокзале в Гамбурге было грязно и пусто, восстановительные работы шли ни шатко ни валко, англичане — в отличие от младших братьев — палец о палец не ударяли, чтобы вдохнуть жизнь в разрушенную страну; лицензии на открытие газет и радиостанций давали легко, без раздумий; позволяли регистрацию только небольших фирм, не помогая ни строительными материалами, ни продовольствием: «Сначала мы восстановим Остров, разбитый немецкими „фау“, а уж потом решим, как быть с „Гансами“… Чем дольше они будут жить в руинах, тем спокойнее для Европы, — конечно, на этом этапе; когда сами восстанем из пепла, поднимем их, контролируя каждый шаг, чтобы не повторился тридцать третий год… Для этого сначала надо привить им вкус к демократии и научить искусству выслушивать мнение несогласных… А еще выбить из памяти преклонение перед „железной рукой“ богоданного фюрера, когда каждый освобожден от обязанности думать; выполнять легче; инженеру платят в четыре раза больше мастера потому, что он придумывает, это дорогого стоит».
Джек Эр купил на перроне газеты — их здесь было множество, от местных крошечных листков в две ладони до «Вашингтон пост», — просмотрел новости; начал с тех страниц, где печатали про скандалы; в случае чего информацию о Роумэне будут давать именно там, если, спаси бог, случится горе; нет, все в порядке; Адольф Менжу дает интервью, будет сниматься вместе с Робертом Тейлором в первом антикоммунистическом боевике; молодой миллионер Онассис благодарит президента Трумэна за помощь Греции, лишь это спасет страну от большевизма, — маленький черноволосый крепыш с розочкой в лацкане смокинга на гала-вечере в Нью-Йорке; окружен женщинами, которые на голову выше его…
Ощутив на плече чью-то руку, Джек одновременно услыхал низкий голос:
— Не ту газету смотрите, мистер Эр.
Обернувшись, увидел низенького человека, не выше Онассиса; как он мне до плеча-то смог дотянуться? Пиджак поношенный, рубашка мятая, галстук съехал в сторону, какой-то бутафорский, такие носят люди с Юга; правда, ботинки наши, настоящие самоходы, подошва толстенная, верх пробит дырочками, образующими трафаретный рисунок; все американцы носят такие туфли, только пижоны заказывают лайковые, с длинными носами.
— Представьтесь, — сказал Джек Эр, стремительно оглядев перрон; ни одного человека, который мог бы казаться подозрительным, не заметил; впрочем, бежать некуда, да и потом, если что-то задумано, они окружили вокзал, азбука. — Я не знаю, с кем говорю.
— Но догадываетесь, — заметил низенький. — Не скажу, что вы Гегель, но сметка у вас американская, горжусь… Я ваш коллега… Точнее говоря, коллега по прошлой работе… Я Райли, из Федерального бюро расследований…
— Что я должен смотреть и в какой газете?
— В «Нью-Йорк таймс», — Райли протянул ему мятый, скатанный в трубку увесистый сверток, как-никак сорок восемь страниц, воскресный выпуск. — Макайр убит… Он был связан с наци, вот почему он подставил под пулю несчастного Пола Роумэна…
— Что?!
— То самое. Роумэна убили… Он пал смертью героя… Его похоронят на Арлингтонском кладбище, с воинскими почестями… Макайра завербовал абвер, еще в сорок третьем, в Мадриде. Да вы читайте, там все написано…
— У вас есть сигареты?
— Не курю.
— Где… На какой странице это напечатано?
— За «Сошиал»… Давайте найду…
Райли пролистал мятые листы, ткнул в фотографию; мертвый Макайр лежал на причале дока; руки раскинуты; лицо обезображено гримасой ужаса и боли.
— Вот, — сказал Райли: — «Гибель чиновника Центральной разведывательной группы»…
Джек стремительно прочитал заметку; о том, что Макайр был перевербован абвером, ни слова, только упоминались «таинственные связи покойного с иностранцами»…
— А где сообщение о Роумэне?
— Это пришло по служебным каналам… За вами тут смотрели немцы, поэтому мы вас маленько страховали, не взыщите… О Роумэне, видимо, будет в вечерних выпусках…
— Где он погиб?
— По-моему, в Аргентине… Или Парагвае… Когда похищал какую-то нацистскую шишку…
— Где тело?
— Везут на родину.
— А как фамилия этой самой шишки?
— Не помню… То ли Миллер, то ли Мюллер, могу ошибиться…
— Но ведь здесь ничего не написано про то, что Макайр был агентом абвера!
— Сразу все вываливать, что ли? — Райли посмотрел на Джека с недоумением. — Я ж делюсь с вами служебной информацией… Ладно, едем, надо отыскать яхту, миссис Роумэн надо отправить на военном самолете в Вашингтон… Вдова должна принять участие в церемонии похорон…
— И все же он достал Мюллера, — тихо сказал Джек Эр, шмыгнув носом. — Он достал того гада!.. Бедненький… Такой славный парень, Райли, такой американец… Эх…
— Вы голодны? — спросил Райли. — Может, заедем ко мне? Перекусим? Или сразу на аэродром?
— Зачем? — удивился Эр. — Почему на аэродром?
— А как же мы найдем яхту?
— Яхту? — задумчиво переспросил Джек. — Яхту… Сначала я бы хотел купить несколько экземпляров этой самой «Нью-Йорк таймс»…