Экспансия – III

— Я еду с родственниками, — сказала Криста, — в деревню.

И, не дождавшись ответа, положила трубку.

В четыре утра она вернулась к Паулю, попросила его взять на руки Питера; Пола прижала к себе; в пять были на набережной, в пять пятнадцать, когда только-только начало светать, Нильсен запустил движок и повел яхту в открытое море.

— Вы пока располагайтесь в каюте, — сказал он женщинам. — И готовьте завтрак. Я подключил плитку, в шкафу молоко и яйца, обожаю омлет, только свет не надо включать, ладно? А когда мы выйдем из бухты и я лягу на курс, мы устроим пир… Если, конечно, не будет встречных судов… А даже если и будут, сделаем стол на палубе, морской ветер пахнет яблоками, не смейтесь вы, я говорю правду…

Мальчики спали, прижавшись друг к другу на лавке, укрытые толстым пледом; внутри хранились надувные жилеты и плотик; Элизабет и Криста сидели друг против друга, оставшись, наконец, вдвоем, когда можно спокойно говорить; поэтому молчали.

Криста достала из кармана теплой куртки пачку «Лаки страйк»; Элизабет заметила, что сигареты были раскрошившиеся, как у Пола, и заплакала.

— Не надо, — шепнула Криста, положив свою руку на ее сцепленные пальцы. — Теперь все в порядке, сестричка…

Элизабет покачала головой:

— Я не верю, когда все идет нормально… Я стала бояться спокойствия, Крис… Я вся издергалась… Мне постоянно хочется куда-то идти, что-то делать, смотреть в окна — не прячется ли кто там… «Все в порядке», — повторила она, глотая слезы. — А Спарк остался заложником… Где Пол? Что с ними? Ты знаешь?

— С ними все в порядке, — сказала Криста. — Давай постучим по дереву… Видишь, сколько здесь дерева?

Она заставила себя улыбнуться, хотя дрожь, которая била Элизабет, передалась и ей; но у меня же нет маленьких, сказала она себе. Я должна быть сильнее; сейчас мне надо вести ее… Не ей, старшей, а именно мне, потому что мое сердце принадлежит Полу, а у нее разделение между Спарком и маленькими Полом и Питером… Сразу трое… Это же так тяжело, невыносимо тяжело… Без детей жить проще, сам себе хозяин… Зачем ты лжешь, спросила себя Криста, кто тебя принуждает врать самой себе? Гаузнеры, ответила она. Пока в мире есть гаузнеры, очень страшно давать жизнь новому человеку; обрекать на те муки, что прошла ты. Зачем? Бог дал тебе любовь, вот и люби… Ну да, возразила она себе, а когда придет старость? Ты хочешь, чтобы пришла старость? Неужели ты хочешь этого, спросила она себя. Старость — это тоже детство, но если ребенок мудр в своей первородности, то старики исполнены хитрости, недоверия, страха; не жизнь, а постоянное ожидание неизбежности конца…

Нет, подумала она, ты не права, вспомни Ханса… Спортсмен, был заядлым охотником, гордился своим аристократическим происхождением, здоров, как юноша; он часто ездил с папочкой на охоту. «Мне пятьдесят пять, но я чувствую себя двадцатилетним! Но не обольщаюсь! Шестьдесят лет — последний рубеж мужчины… Потом всех нас надо отстреливать… Да, да, именно так, санитарный отстрел… Ведь дают же лицензии на старых лосей в то время, когда охота запрещена, — надо освобождать вид от балласта!» Перед самым началом войны Хансу исполнилось шестьдесят четыре; он был по-прежнему крепок, завел подругу, которую таскал с собою на охоту, обожал горячую еду и проповедовал необходимость постоянной близости с женщиной: «Это — натуральный женьшень». Криста как-то услышала его разговор с отцом. «Знаешь, Кнут, я был у профессора Бларсена, — говорил папочке старик, — ну, этого, знаменитого, который занимается сексологией… Я спросил, сколько раз в неделю надо любить женщину… Знаешь, что он ответил? Не догадаешься! Он просто рассмеялся: чтобы любить, надо любить постоянно: „Если у вас сломана рука и вам наложили гипс, сколько времени потом придется ее разрабатывать?! А?!“ Вот я так и поступаю… Но вообще есть физиологическая граница: всех стариков, кто перевалил за семидесятилетний рубеж, надо отстреливать. Ведь дают же лицензии на старых оленей, когда охота в лесу запрещена?! Балласт, надо освобождать вид от балласта!»

— О чем ты думаешь? — спросила Элизабет, вытирая слезы.

— Вздор какой-то лезет в голову.

— Надо было бы зайти в церковь и помолиться за наших… У вас есть протестантские церкви?

— Не знаю… Я не верю в церковь… Я в бога верю…

— Все мы дуры… Какие-то неполноценные, — Элизабет утерла слезы на щеках ладонями и по-детски шмыгнула покрасневшим носом. — Больше всего я мучаюсь оттого, что Спарк улетел отдать себя в залог без смены чистого белья… И носки на нем были несвежие… Мне стыдно, что подумают о его жене те люди, которые стерегут… «Ну и баба у него, надо привести хорошенькую кубиночку, очень заботливые жены…»

Крис, наконец, закурила, затянулась по-мужски, очень глубоко:

— Думаешь, все это время мне не лез сор в голову?! У нас один биолог читает курс о взаимоотношениях полов… Рекомендует женщинам — мы же дисциплинированные, честолюбивые — ставить себе ежедневные оценки за поведение: «Это будет держать вас в кулаке, гарантия семейного баланса абсолютна»… Я спросила: «А может, лучше просто любить того, кого любишь? Не свою к нему любовь, а его? Не пропуская все происходящее через себя, через то, как на это посмотрят и что подумают другие? Просто любить и поэтому быть счастливой?»

— Дай сигарету…

— Ты же не куришь…

— О, я раньше была такая заядлая курильщица! — Элизабет, наконец, улыбнулась. — Я бросила, когда вот этот должен был родиться, — она положила руку на голову Питера, совершенно не страшась, что мальчик проснется. А я бы не решилась так, подумала Кристина, она про них все знает, хотя никто ее этому не учил… Всему учат: и математике, и хорошему тону, и сексологии… Вот только этому жесту научить не смогут, врожденное…

— Хочешь, погадаем? — спросила Кристина.

— Веришь?

— Да.

— А я боюсь.

— Я начну с себя… А потом погадаю на Пола… Если захочешь, потом погадаем на Спарка…

Элизабет снова улыбнулась, жалко и растерянно:

— Нет. На меня. Я боюсь гадать на него и на маленьких. Давай погадаем на нас…

Криста отошла в нос каюты, открыла дверки стенного шкафчика, где хранилась посуда, отодвинула тарелки и достала из-за полки маленькую книжку в зеленом сафьяновом переплете.

— Называй страницу, — сказала она. — На меня.

— Первую сотню открывать неинтересно, — сказала Элизабет. — Это все заставляли учить в колледже, в зубах навязло… Давай так… Страница двести седьмая, сверху восьмая строка…

Жаль, что она не назвала цифру «семь», машинально подумала Кристина; прочитала текст:

— «Когда же будешь отпускать его от себя на свободу, не отпусти его с пустыми руками»…

— Дальше, — попросила Элизабет.

— По-моему, и так все понятно…

— Что, дальше плохо?

— Не знаю…

— Дальше, — повторила Элизабет, — я боюсь одной строки… Приходится много додумывать…

— Это ничего, если я закурю еще одну сигарету? — спросила Крис, кивнув на спящих мальчиков.

— Закурим вместе, — ответила Элизабет; она снова держала себя, стала прежней — спокойной и чуточку снисходительной.

— «Но снабди его от стад твоих, — продолжила Криста, — от гумна твоего и от точила… Дай ему, чем тебя благословил Господь… Помни, что и ты был рабом в стране Египетской и избавил тебя Господь, Бог твой, потому я тебе это и заповедую… Если же он скажет: „Не пойду я от тебя, потому что люблю тебя и дом твой“, возьми шило и приколи его ухо к двери, и будет он твоим рабом на век. Так поступай и с рабою твоей»…

Элизабет, наконец, весело засмеялась, ничуть не опасаясь, что мальчики проснутся, а Криста даже створки стенного шкафчика открывала осторожно, страшась, что запоют петли; бедненькая, как же трудно ей; сердце разорвано на три части, а я до сих пор не верю, что Пол по-настоящему мой муж… Чему ты не веришь, спросила она себя. Тому, что он «твой»? Или «муж»? Это разные понятия. В этом пустячном различии корень людских бед… «Мой» — собственность, «муж» — это мужчина, который позволяет себя любить, нежно и покорно принимает мою ласку; мужчина — это сила вообще; муж — сила, защищающая тебя, вот в чем разница…