Страница 47 из 50
стрелы нацелены в кружок, обозначенный словом «Кенигсберг». Сотни тысяч глаз неотрывно смотрят на
город, десятки тысяч орудийных стволов готовы выплеснуть огонь в притаившегося за его стенами врага.
Под крыльями бомбардировщиков уже висят бомбы. Наготове и наши «илы».
Накануне штурма Кенигсберга мне поручили нанести бомбово-штурмовой удар по аэродрому Нойтиф.
«Читаем» с командиром крупномасштабную карту. Аэродром этот расположен почти на северо-восточной
оконечности косы Фрише-Нерунг, как раз против порта-крепости Пиллау. С Нойтифа действуют
вражеские истребители, мешая нашей бомбардировочной и истребительной авиации. Поэтому перед
штурмом Кенигсберга очень важно блокировать Нойтиф.
Накануне мы всей дивизией нанесли удар по аэродрому, находившемуся северо-западнее Кенигсберга, непосредственно на Земландском полуострове, где базировались бомбардировщики фашистов. Аэродром
был разбит вдребезги.
Теперь пришла очередь Нойтифа.
— Состав вашей группы — восемь «илов», — говорит подполковник Стрельцов. — Бомбовая нагрузка
— авиационные осколочные бомбы весом двадцать пять и десять [190] килограммов. Цель — вражеские
истребители на стоянках и в ангарах.
С аэродрома Шиппенбайль я повел две четверки штурмовиков на Нойтиф.
Высота 1100 метров. Идем над заливом Фриш-Гаф. Сквозь дымку начинают пробиваться очертания косы
Фрише-Нерунг.
У береговой черты попадаем под плотный заградительный огонь зениток. Тут и там пляшут дымные
шары разрывов. Энергично перестраиваю группы в кильватер и веду самолеты «змейкой» со снижением
до 700 метров. Теперь зенитные снаряды рвутся в стороне и выше. Завожу группу с севера, первый и
последний заходы на аэродром противника выполняю нашим излюбленным приемом «круг» с левым
разворотом. Вот уже видны стоянки фашистских истребителей. Ни один из них не успевает взлететь —
мы обрушиваем на них бомбы.
Вражеские зенитки неистовствуют. На четвертом заходе один из снарядов разорвался совсем рядом с
машиной Кожушкина, и он передает мне по радио:
— Самолет подбит. Иду на вынужденную.
Пристально наблюдаю за поврежденным самолетом, запрашиваю Кожушкина, не ранен ли он, жив ли
стрелок.
— Целы, командир! А вот машина серьезно «продырявлена»...
— Осторожно, Николай! Земля здесь каменистая. Садись вдоль берега на «живот».
Самолет Кожушкина идет над самым урезом воды, планирует и садится на фюзеляж. Буквально через
несколько мгновений две темные точки отделяются от машины и отбегают в сторону. Тут же вспыхивает
факел огня.
Как помочь товарищам? Что предпринять? Совершить посадку невозможно. Проштурмовали аэродром
еще раз и полностью вывели его из строя. Задание выполнено, но на душе горький осадок: экипажу
Кожушкина ничем не смогли помочь. А тут еще Молозев и Карпеев докладывают, что их самолеты тоже
подбиты. Скорее бы перелететь залив Фриш-Гаф!..
Наконец он позади. Мы почти дома. Вот и Шиппенбайль. Садимся. Докладываем командиру результат
удара: [191] уничтожено девять вражеских самолетов, сожжен ангар...
Вскоре Кожушкин и его воздушный стрелок пришли в полк. Радости нашей не было предела.
...Солнце поднялось. И тут вздрогнула от гула орудий земля. Взревели моторы. Штурм начался! Через
несколько минут угрюмые очертания города исчезли в дыму.
Идем на штурм и мы. Подавляем огневые точки, бомбим опорные пункты врага. Такой плотности огня
мне еще не приходилось видеть.
Моя эскадрилья наносит удары по заблаговременно оборудованным фашистским узлам обороны.
Прорываясь сквозь шквальный зенитный огонь, штурмуем вражеские войска в районе Розенау, бомбим
товарную станцию и машиностроительный завод. Город пылает, и из-за дыма, окутавшего его, очень
трудно отыскивать цели.
Снова и снова идем в бой. Люди работают четко, слаженно, воодушевленно: каждый понимает, что, сокрушая врага здесь, он приближает окончательный разгром фашизма.
Как-то перед самым вылетом, тщательно осмотрев системы управления машины, я отошел в сторонку
покурить. Вдруг навстречу Катюша. Вот так сюрприз! Оживленно беседуем.
Рассказываю ей о нашем житье-бытье.
— А у меня новость! — загадочно улыбается она и разъясняет:
— Вернулась я, в полк вернулась! Стала просить — вот меня и перевели обратно...
Я готов был плясать от радости. Вдруг слышу знакомый голос. Оборачиваюсь, ко мне подходит майор
Клубов.
— Здравствуй, «сын»! А я к тебе по делу...
Что это за срочное дело у старшего инженера полка ко мне перед вылетом? А команда на вылет вот-вот
прозвучит...
— Возьми-ка меня, Анатолий, на боевое задание воздушным стрелком, — обращается ко мне с
неожиданной просьбой Иван Кондратьевич. — Понимаешь, мучает совесть: война скоро закончится, а я и
в бою-то не был... Берешь? [192]
Я знал, что майору Клубову очень хотелось слетать на штурмовку в качестве воздушного стрелка —
своими глазами посмотреть на поле боя, ощутить себя причастным к ратному делу, проверить заодно, как
работает «ильюшин» на разных маневрах. Клубов прежде летал на По-2, незадолго до начала войны был
бортовым техником на тяжелом бомбардировщике ТБ-3, испытывал на нем новые виды вооружения, за
что был награжден орденом Ленина.
— Неужели я не имею на это права? — голос Ивана Кондратьевича дрогнул.
— А что скажет командир полка? — колебался я.
— Его я беру на себя. Так как, «сынок»?..
— Летим!..
А тут и команда взлетать. Быстро простился с Катюшей — и бегом к самолету. Гляжу, Иван Кондратьевич
уже в кабине стрелка пристроился. Улыбается. Матвеев растерянно смотрит на меня, ждет, что я скажу.
— Оставайся! — бросаю ему на ходу. — Пусть разок слетает инженер...
Взлетели восьмеркой. Направление — Кенигсберг. Сопровождение — шесть быстрокрылых «яков».
Представляю, как интересно Клубову созерцать проплывающие внизу чужие рощи, реки, озера, дома с
островерхими черепичными крышами и расчерченные на маленькие прямоугольники поля.
Уже видна линия фронта. Скоро откроют огонь вражеские зенитки.
— Как устроился, «отец»? — спрашиваю Клубова по СПУ.
— С комфортом! — отвечает он.
— Настроение?
— Превосходное!
Но тут замечаю, как из-под капота выбивается вода. Что делать? Делюсь своими опасениями с «отцом».
Клубов высовывает голову в приоткрытый колпак и глядит вперед: тонкие струйки тянутся по фюзеляжу.
— Пойдем дальше! — отвечает Иван Кондратьевич. — Видимо, при заправке переполнили бак водой.
Это не беда!
Потом Клубов рассказал мне, что его при виде тех струек воды охватила досада. Обидно стало: с таким
трудом удалось полететь, и то получается не как у людей. [193] «Доверился механику, не проверил — и
сам вот за это расплачиваюсь!» — корил себя Иван Кондратьевич. Тем временем я уже связался со
станцией наведения, получил разрешение «работать». Вдруг слышу зуммер. Переключил СПУ на
Клубова.
— Надо возвращаться! — говорит он.
— Нет, этого я теперь не сделаю, дорогой Иван Кондратьевич! Только вперед!..
А под нами уже поле боя. Идет жестокое сражение. В кабину пробивается горьковатый смрад.
Фашистские форты выплескивают лавины огня навстречу наступающим.
Станция наведения дает ориентиры. Сверяюсь по карте, смотрю на часы. Пора! Восьмерка
перестраивается в «круг». Перевожу машину в пикирование — начинается «обработка» артиллерийских
позиций противника. Небо вокруг самолетов запестрело темными шапками разрывов. Снизившись, вижу
задранные вверх стволы пушек. Впечатление такое, что все они целятся в нас. Дал по ним длинную
пулеметную очередь, выпустил два реактивных снаряда. Стволы тут же скрылись в клубах дыма.
Очередной маневр — и еще один удар. Глянул на приборную доску — температура воды в норме.