В гвардейской семье

Мне видно, как самолет ведущего левым разворотом нырнул под группу и ушел. Ответственность за

группу, за выполнение боевого задания легла теперь на меня. И я впервые испытал чувства ведущего

группы.

Тщательно сверяю карту с местностью. Погода отвратительная. К тому же еще идем без прикрытия.

Внимание, осмотрительность — на высшем пределе: в любой момент могут появиться «мессеры»!

Мы уже над местностью, занятой противником. Но земля не просматривается: куда ни глянь — серая

пелена. Бьют зенитки. Неприцельно, разумеется, — «на звук».

Группа идет в строгом боевом порядке. Приближаемся к району цели. В разрывах облаков заметил

тонкую нить железной дороги. «Привязываюсь» к ней: этот ориентир поможет быстро и точно отыскать

цель, и я завожу группу вдоль полотна. Цель совсем близко. Мелькнули вагоны. Их всего лишь... два.

Неужели составы уже ушли? Где же вражеская техника?..

На карте помечены овраги, примыкающие к реке Базавлук. Разворачиваю группу влево. И наконец

нахожу цель: овраги, балки буквально забиты техникой и солдатами.

С первого же захода по команде обрушиваем бомбы. Разворачиваемся для второй атаки. Нам видно, как

горят танки и автомашины, как мечутся обезумевшие [97] лошади, как рвутся боеприпасы. Еще один

заход — и новые взрывы внизу, новые очаги пожаров. Теперь каждый летчик выбирает себе цель и ведет

по ней огонь из пушек и пулеметов.

Цель накрыта. Задание выполнено. Собираю группу и иду на обратный курс.

...Видимость по-прежнему плохая. Идет дождь вперемежку с мокрым снегом. Где мы находимся?

Определить невозможно. Но, судя по времени, — под нами уже свои.

Нервы напряжены до предела; облачность совсем «прижала» нас. Летим на высоте до ста метров, горючее на исходе. Можно продержаться еще минут пятнадцать — не больше. Надо что-то

предпринимать!..

Слева в просвете замечаю какие-то контуры, трубы. Город? Какой?

Смотрю на карту. Да это ведь Мелитополь! Там есть базовый аэродром. Разворачиваю группу, над

аэродромом распускаю ведомых, приказываю всем садиться с ходу — и первым иду на посадку.

В стороне от бетонированной взлетно-посадочной полосы из белых полотнищ выложен посадочный знак

«Т». Значит, посадка на грунт.

Снижаюсь, выравниваю самолет. Едва колеса коснулись поверхности «чужого» аэродрома — машина

затормаживается, вот-вот скапотирует. Я не в силах помешать этому. В чем дело? Наконец, штурмовик

останавливается. Отруливаю в сторону. Мотор ревет, обороты почти максимальные, а самолет еле-еле

движется. Глянул назад — тянутся глубокие борозды. Тут же передаю по радио:

— Грунт вязкий!

Экипажи учитывают мое предупреждение и садятся благополучно.

К нам спешит «эмка». Остановилась. Подходит капитан:

— Откуда и куда путь держите?

— Сели у вас из-за плохой погоды. Да и дозаправиться нужно.

— Я офицер базы, — представился капитан. — Рад помочь, да горючего необходимой вам марки у нас

маловато — один лишь бензозаправщик. Второй должен [98] к вечеру подойти. К тому же подъехать к

самолетам невозможно.

— А если подтащить машины трактором?

— Наш трактор испорчен. Выход один — подрулить к бетонке.

— Прошу вас как можно быстрее организовать доставку бензина и воздуха! — попросил я капитана.

— Воздуха нет — компрессорная станция не работает. А бензозаправщик сейчас подошлю...

Подруливаем «илы» к бетонированной полосе. Подошел бензозаправщик. Цистерна на нем маленькая. Но

и за то спасибо! Решил распределить горючее в зависимости от остатка бензина в баках, но так, чтобы у

ведомых его было несколько больше, чем у ведущих.

Тревога не покидает меня: горючим кое-как обеспечены — по прямой долететь хватит. А если непогода и

наш аэродром закрыт? Вернуться не на чем! Да и как взлететь с такого грунта?!

Спрашиваю офицера о бетонке.

— Позавчера фашисты бомбили нас. Воронки заделываются, но работы еще не закончены, — объясняет

он.

Надо что-то предпринимать. Осмотрел полосу, выбрал участок, где можно пройти между злополучными

воронками, и отдаю распоряжение летчикам:

— Через двадцать минут взлетаем. Всем проложить маршрут. Первым стартует Охтин. За ним —

Сачивко, Толмачев, Карпеев. Последним поднимаюсь я. Будьте внимательны. Видите две вехи у воронок?

Между ними шасси проходит свободно. Отклонение на метр-два приведет к аварии. В воздухе шасси не

убирать: с выпущенными колесами идем на свой аэродром... По самолетам!

Подаю команду на взлет Охтину. Мотор взревел, и штурмовик покатился по полосе. С каждой секундой

скорость разбега нарастает. Уже и хвост поднят. Воронки ближе, ближе. «Проскочил!» — вздохнул я.

Штурмовики один за другим бегут по бетонке, искусно преодолевают опасный участок и взлетают. Иду

на взлет и я. Курс — на наш аэродром.

А погода нисколько не улучшается. Густая мгла застилает землю. Тяжелые облака низко плывут над ней.

[99]

Двадцатая минута полета. Аэродром должен быть под нами. Но как это уточнить? Обойти облачность

нельзя, слишком мало горючего в запасе.

И вдруг, словно по заказу, облачность расступилась, и в «окно» я увидел землю. Под крыльями был

родной аэродром! Узнаю полосу, стоянки, штабную землянку, капониры.

— «Коршуны», за мной! С ходу — на посадку! Будьте внимательны!

...Итак, мы — дома! Не успел проинформировать механика о работе материальной части в воздухе —

подъехала автомашина. Из нее выпрыгнули Ляховский, Кривошлык и капитан Клубов.

— С боевой задачей вы справились отлично! — сказал командир. — Мы уже было забеспокоились. Ну, вы просто суворовец! (Это было его любимое выражение). В такую погоду отыскать цель... Поздравляю с

первым успешным руководством группой!

* * *

— Как долго ты летал! — тихо произнесла Катюша, когда я зашел на КП. — Глаза устали смотреть в

небо... Как долго ты не возвращался!..

Взял ее теплую руку, прижал к своей груди. Как хорошо, когда на свете есть человек, который так ждет

тебя. Все пережитое за день сразу ушло на второй план. Исчезла усталость. Я видел только ясные

девичьи глаза и ощущал у своего сердца трепетное тепло маленькой руки.

А вечером мы снова долго ходили, мечтали, не замечая, как мчится время. Уже давно пора было

отдыхать, но как не хотелось расставаться с Катюшей!..

И вдруг, словно бы из-под земли, рядом выросла фигура:

— Ты еще не спишь, дочка?

Я узнал голос капитана Клубова.

Катя торопливо отвечала:

— Иду, отец, иду! — и, сжав мои пальцы, умчалась.

— Я думал, Недбайло, что после такого трудного дня вы уже седьмой сон видите...

Мы шли рядом. Я молчал.

У дверей общежития остановились, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи. [100]

— Вот что, Недбайло! Вы мою «дочь» не обижайте. В противном случае вам придется иметь дело со

мной! — с напускной строгостью произнес Клубов.

— Как же можно ее обидеть! — ответил я. — Мы с Катей просто хорошие друзья. Того, кто ее обидит, я

сам...

— Ладно, ладно! — прервал он меня. — Я не против вашей дружбы. Только я — за настоящую дружбу.

Понимаете? А теперь — отдыхать. Спокойной вам ночи! — и инженер протянул мне руку.

...Мои товарищи уже спали, и я осторожно, на цыпочках пробрался к своей кровати. Тихо разделся, лег. И

только теперь почувствовал, что устал! Сомкнул веки, но сон не шел. Память как бы воспроизводила

картины пережитого. Мысли вели какой-то странный хоровод. Я знал: это от усталости, от смешения

чувств, испытанных сегодня.

Потом поплыл туман. Такой же густой, как тот, что скрывал от нас землю, когда мы шли на цель, возвращаясь домой. Стал восстанавливать в памяти разговор с Клубовым, думать о нем.

...Капитан Клубов прибыл в полк примерно в то же время, что и я. С первой же встречи проникся к нему