Страница 25 из 50
симпатией. Бывает же так: понравится тебе человек как-то сразу. И я не ошибся. Это был отличный
знаток боевой техники, прекрасный специалист, умелый организатор. Подтянутый,
дисциплинированный, он требовал уставного порядка и от подчиненных. Расхлябанность, — говорил
капитан Клубов, — враг дисциплины. А без дисциплины нет армии.
Вскоре я убедился, что не один питаю симпатии к инженеру: за честность, справедливость и
отзывчивость, за отличное знание боевой техники и мастерство Клубова стал уважать весь личный
состав полка. Это был заслуженный авторитет, завоеванный не фразой, не панибратством, а делом.
4.
В начале февраля войска 4-го Украинского фронта перешли в решительное наступление. У нас, штурмовиков, работы прибавилось: наш «участок» находился в излучине Днепра. Мы «обрабатывали»
позиции противника, контролировали его коммуникации. [101]
В один из таких дней я получил необычное задание.
...Хоть и морозное утро, но после полуторакилометрового перехода в меховом комбинезоне и в унтах
жарко. У штабной землянки решил я передохнуть. Достал папиросу, затянулся раз, другой. Вдруг слышу
голос «моего» диспетчера:
— Здравствуй, Толя! Командир тебя вызывает. Срочно!..
У командира уже сидели замполит, начальник штаба и командир нашей эскадрильи.
— Садитесь, товарищ Недбайло! — жестом пригласил меня майор Ляховский. Вид у него
взволнованный, озабоченный. — Дело вот какое, — сказал он, расправляя на столе оперативную карту.
Карандаш, который Ляховский использовал вместо указки, нацелился на район наших действий близ
Никополя. — Надо без прикрытия сходить парой на Зеленую-Вторую и Васильевку, чтобы установить
истинное положение сторон. Поручаю это задание вам. Обратите внимание на местонахождение
вражеских танков. Учтите, что наши части на рассвете перешли в наступление. И обо всем, что увидите
на поле боя, будете докладывать на командный пункт генералу Хрюкину. Сообщайте все до мелочей.
Ясно?
— Так точно!
— Вот и хорошо! Идите, готовьтесь к вылету.
От командира мы вышли вдвоем с Кривошлыком.
— Кто со мной пойдет? — спросил я комэска.
— Охтин.
Я удивился. Охтину предстояло выполнить всего лишь третий боевой вылет, а задание сложное. Но
приказ есть приказ.
Вскоре младший лейтенант Охтин был у меня. Я разъяснил ему до тонкостей боевую задачу, ее
особенности, напомнил, какие маневры надо будет выполнять.
— Не беспокойтесь, товарищ командир. Я не подведу! — отвечал Охтин.
— По самолетам! — скомандовал я. — Вылет — по вашей готовности!
Малюк уже был в своей кабине. Механик доложил о готовности штурмовика к вылету. Я быстро надел
«доспехи» летчика и занял место в самолете.
Машина Охтина — напротив, метрах в тридцати. [102]
Мне видно, как под правым крылом штурмовика еще суетятся авиаспециалисты. Даже старший инженер
там — узнал Клубова издали.
Подзываю Мотовилова:
— Сбегайте, разузнайте, в чем там дело!
Летчикам хорошо известно, как томительно сидеть в кабине и ждать, когда же, наконец, будет устранена
неисправность.
Вернулся Мотовилов:
— Правая пушка неисправна.
«Начинается!» — с досадой подумал я. И, чтобы скоротать время, переключил СПУ на воздушного
стрелка.
— Как твои дела, тезка?
— Все в порядке, командир! Я готов! — бодро ответил Малюк.
Все чаще поглядываю на часы: начинаю уже нервничать. Завел мотор, прогрел его. А у второго самолета
все еще продолжается какая-то возня.
«Не пойти ли мне одному? — возникло вдруг желание. — Генерал ждет разведданные, а тут попусту
тратится время!»...
И я решился — взлетел. Иду по кругу над аэродромом — вижу, взлетает «горбатый»! Выждав, когда он
убрал шасси, я нажал кнопку передатчика.
— Охтин, Охтин! Ты?
Передатчика у ведомого нет, все команды идут ему на прием, и Охтин должен ответить мне условным
знаком. Он! Качнул самолет с крыла на крыло.
— Пристраивайся! — приказываю ему и беру курс. Над нами — сплошная облачность. Высота полета —
четыреста метров. С каждой минутой видимость ухудшается, облачность «прижимает» нас к земле. Я не
на шутку обеспокоен: справится ли молодой летчик?
У переднего края пришлось снизиться до пятидесяти метров. Только пересекли линию фронта —
заговорили зенитки. Впиваюсь взглядом в землю, «читаю» местность. Мне даже кажется, что слышу
раскатистое «ура» идущей в атаку пехоты.
Впереди появились закамуфлированные коробки. Насчитал их семь. Семь «тигров». У дульных срезов
орудий — языки пламени. «Ведут огонь!» — отмечаю про себя. Оглянулся: пехота залегла. «А что, если
ей помочь?!» [103]
— «Алмаз», я — «Коршун»-ноль три! — связываюсь с командным пунктом генерала Хрюкина. —
Нахожусь в заданном районе. Вижу наступающую пехоту. Танки противника мешают ее продвижению.
Разрешите нанести удар?
— «Коршун» — ноль три! Разрешаю!
Охтин идет справа. Передаю ему:
— Атакуем танки ПТАБами!{6} Выбираю цели — те, что ближе к нашим! — и, круто развернув самолет, захожу в атаку. Охтин идет рядом.
Пошли в атаку, включив форсаж. Двигатели неистово ревут. Наш стремительный полет на бреющем, мощный гул и удар по «тиграм», по моему замыслу, должны поднять дух наших воинов, наступающих на
этом участке. Выскакиваю на «горку» и командую:
— Охтин, твой — крайний, мой — второй! Бросаем бомбы!
Резкий разворот влево. Вижу — внизу пылают два танка. Малюк использует возможность и из
турельного пулемета поливает огнем вражеские траншеи.
— Охтин! Еще заход: атакуем эрэсами и пушками!
Подожгли еще один танк. Зашли снова. Обрабатываем вражеские позиции всеми огневыми средствами, которыми располагает штурмовик. Внимательно наблюдаю за тем, что творится на земле, и докладываю
на К.П.
После шестого захода, когда боекомплект был израсходован, принимаю решение уходить домой. Но на
душе неудовлетворенность: еще бы парочку заходов, поддержать нашу пехоту!..
Выхожу из атаки боевым разворотом, запрашиваю разрешение на возвращение домой — и тут вдруг
словно в молоке оказался: ничего не видно, не могу даже определить положение самолета: машина
нырнула в облака. Вывел самолет из серой пелены — вот и земля снова просматривается.
Охтин в стороне. Метров триста разделяет нас.
— Охтин, видишь меня?
Самолет качнулся с крыла на крыло. Видит!
— Пристраивайся — идем домой...
«Молодец! — думаю. — Выдержал экзамен Охтин! Не подвел!» [104]
И тут впереди, почти в створе капота, замечаю силуэт самолета, который внезапно вынырнул из
облачности нам навстречу. Вот уже видны кресты: «Юнкерс-88»! Очевидно, разведчик. Не дам ему
уйти!.. Нажимаю одну гашетку, другую. Оружие молчит. Разочарованию нет предела: как быть? А
«юнкерс» уклоняется от атаки, спешит скрыться в спасительном облаке. Уйдет ведь, уйдет! Надо пресечь
ему путь!
Включаю форсаж. Мотор не гудит — ревет. Я словно слился с машиной. Все мускулы напряжены до
предела. Одна только мысль, одно желание руководит сейчас мной: догнать врага и уничтожить!
Дистанция сокращается. Единственный выход — идти на таран! Решаю подойти сзади и винтом отрубить
«юнкерсу» хвостовое оперение...
— Командир, осторожно! Слева Охтин! — кричит Малюк по СПУ.
В тот же миг сверху, из-за облаков, на меня наплывает темная громада. Удар сотрясает машину. Левое
крыло моего штурмовика сжалось «в гармошку». Рванул штурвал на себя, самолет по инерции полез
вверх, но, потеряв скорость, стал падать, и никакими усилиями я не мог теперь подчинить его своей воле.
За несколько мгновений, словно на экране, перед глазами промелькнула вся моя жизнь. Я увидел себя в
детстве, в только что купленных матерью брючках, в юности, когда секретарь райкома вручал мне