Страница 22 из 50
нашей земли! Слышишь, сынку!..»
И я шептал:
— Слышу, отец! Слышу!
А в сердце пылал огонь ненависти к врагу. .
* * *
...Нелегко давалась нам победа над фашистами у «восточных ворот» Крыма. Фашисты упорно
сопротивлялись, и нам приходилось непрерывно штурмовать передний край, помогать наземным войскам
прорывать оборону немцев.
С утра и до вечера гудят над полем боя самолеты. С утра и до вечера не даем противнику покоя.
Только что вернулся с боевого задания, а штурмовик готовят к новому вылету; группу поведет
заместитель командира полка гвардии капитан Филимонов.
Иду справа от него — крыло в крыло. До цели осталось лететь всего минуту. Появление краснозвездных
самолетов в этом районе — полная неожиданность для вражеских зенитчиков, и они начали обстреливать
нас с опозданием. Но огонь не причиняет нам вреда: снаряды рвутся выше. А мы уже идем в атаку. Земля
все ближе и ближе. Противник хоть и замаскировал свои орудия, но мы все же сумели разглядеть
артиллерийские позиции фашистов. Вслед за ведущим нажимаю кнопку бомбосбрасывателя — и часть
бомб летит вниз.
Нам навстречу несутся трассы «эрликонов». Огненные шарики мелькают слева и справа. И вдруг
блеснули вспышки у левого крыла моего «ильюшина». Самолет вздрогнул. Несколько секунд спустя
сквозь ровный гул мотора я услышал близкий взрыв. Штурмовик снова качнулся. В левом крыле еще
одна пробоина — теперь уже от зенитного снаряда. [89]
«Ильюшин» вначале опустил нос, потом завалило» на поврежденное крыло. Управлять самолетом стало
очень трудно. И я, всецело занятый этим, забыл еще раз нажать кнопку сброса бомб. Пытаюсь выровнять
машину — не удается: мешает какая-то неведомая сила. А машина со скольжением неумолимо идет вниз.
Что есть силы обеими руками тяну ручку управления, отдаю ее вправо. И, наконец, вывожу самолет из
крена. Но время уже потеряно. Теперь я оторвался от группы и иду значительно ниже, чем она.
На этом, однако, испытания мои не закончились. Новый удар потряс машину: где-то под самолетом
разорвался зенитный снаряд. Мотор вдруг поперхнулся, закашлял и — умолк. Стало жарко, на лбу
выступила испарина. Такого со мной еще не бывало! Машина упрямо теряет высоту. Перед глазами
торчат, как рога, две лопасти остановившегося винта.
Передо мной — два выбора: либо воспользоваться парашютом и покинуть самолет, либо попытаться
сесть. Но ведь я не один, в задней кабине — Малюк, я отвечаю и за него... Осматриваюсь. Дыма нет.
Значит — не горим. Решаю садиться.
Территория под нами своя. Это уже хорошо. Но тревожит: в центроплане остались неизрасходованные
бомбы. Все равно буду садиться! — решил без колебаний.
Ищу место для посадки. Тут и там видны наши танки и автомашины, артиллерийские позиции,
траншеи... Вот слева, кажется, ровное, не изрытое поле. Но перед ним — овраг. А высота, на которой мы
летим, уже не превышает ста метров. Перетяну ли? С таким углом планирования можно угодить прямо в
овраг. А грубая посадка сейчас опасна: в левом отсеке бомбы. Чуть что — наверняка взорвемся... При
этой мысли побежали по спине мурашки.
Необходимо увеличить скорость — в этом сейчас спасение. Как это сделать, если мотор не работает? А
что, если... Отдаю штурвал от себя. Машина стремительно снижается.
Овраг словно бы расширился. Теперь резко тяну штурвал на себя — самолет задирает нос. «Шасси, шасси!» — и сразу же толкаю кран выпуска вперед. Скорость упала, на мгновенье самолет как бы завис, и снова [90] его потянуло вниз, и опять с левым креном. Ну, родной, — еще немного!..
Однако тяжелая да еще поврежденная машина не намерена считаться с моими желаниями. Она падает, и
нет у меня никаких сил удержать ее.
Резкий толчок: самолет левым колесом ударился, подпрыгнул, пронесся еще несколько метров — и снова
тяжело ударился о землю. Под машиной раздался взрыв. В этот миг «ильюшу» развернуло влево.
Фюзеляж пашет землю. Нас окутала пыль. Тихо...
Я невольно прижался к левому борту кабины. В висках стучит. Считаю: раз, два, три, четыре... Сейчас
конец! Не хочется вот так глупо погибать...
В ушах — звенящая тишина. Только что-то потрескивает под нами.
— Быстрей из кабины! — кричу Малюку. Открыв фонарь, моментально соскакиваю на землю, на ходу
избавляясь от парашюта. Но почему медлит Малюк? Что у него случилось?
Возвращаюсь. Пытаюсь открыть фонарь. Тщетно.
— Закрой глаза! — кричу Антону и сапогом бью по плексигласу. Малюк протискивается в
образовавшуюся дыру. Помогаю ему выбраться.
Теперь — быстрее от самолета!..
Едва только мы успели отбежать в сторону и броситься на землю, как машину объяло пламя и грохнул
взрыв.
Жаль нам «ильюшина», очень жаль! Больше тридцати боевых вылетов совершили мы с Малюком на этой
машине. И вот теперь пришлось распрощаться с верным боевым другом. Над ним уже клубится черный
дым. Трещит съедаемая огнем «начинка», рвутся снаряды и патроны.
— Прощай, наш крылатый друг!
А между тем в небе нарастает рокот. Поднимаю глаза — это над нами проходит группа «илов», сопровождаемая истребителями. Это ведь наша четверка возвращается с задания! Ведущий наверняка
видит наш догорающий самолет и думает, что мы погибли.
— Ну, тезка! — обращаюсь к Малюку. — Делать нам здесь больше нечего! Пора отправляться в путь.
И мы, закинув за спину парашюты, зашагали на северо-восток, к нашему аэродрому. [91]
Солнце, тоже уставшее за день, клонилось к закату. Тени заметно удлинились. Мы идем, вернее, бредем
по дороге и встречаем пехотинцев, танкистов, артиллеристов. Во взоре каждого читается немой укор:
«Тоже летчики! Пешком идут, да еще на восток. Довоевались!..» Было совестно перед ними и стыдно.
Вот уже на землю спустились сумерки. Мы решили переночевать в ближайшем населенном пункте, а
утром — снова в путь.
Идем молча. На душе кошки скребут. А тут еще про Катюшу подумал: сейчас ей уже, наверное, известно, что штурмовик с бортовым номером 38 не вернулся с боевого задания. Филимонов скажет, что сам видел
догорающий на земле самолет... Лучше бы промолчал! Ведь ей будет больно!
А как будут переживать Мотовилов, Чиркова, Баранов...
Эх, и надо же такому случиться!..
Чтобы развеяться, отогнать горечь, я решил думать сейчас только о Кате. У нас к тому времени
установились очень хорошие взаимоотношения. Мне с ней было легко и весело. Встретившись на днях с
Катюшей, я набрался смелости и спросил:
— Как ты относишься ко мне?
Она засмеялась:
— Хорошо отношусь! — и в глазах ее засияли лукавые огоньки. Потом Катя задумалась, помолчала
немного и сказала:
— Я вижу в тебе настоящего товарища, верного друга. Мне нравится твоя искренность,
доброжелательность, чистота. С тобой я могу поделиться мыслями, рассказать о своих горестях и
радостях...
Милая, родная Катюша! Да ведь и я не ошибся в тебе, сердцем понял, какое это счастье, что встретилась
мне именно ты!..
Так думал я, шагая с Малюком по едва сереющей в темноте дороге. Вскоре она привела нас в небольшое
село. В окнах было темно. Где-то на другом конце глухо лаяла собака. Казалось, люди в домах не спят, а, притаившись, тревожно глядят из окон в темноту ночи и задают себе один и тот же вопрос: какие же
новые испытания ждут их завтра. [92]
Мы постучались в один из ближайших домов. Дверь отворилась, и в темном проеме показалась
повязанная платком женщина.
— Добрый вечер, хозяюшка! Нельзя ли у вас переночевать?
— Заходьте в хату, заходьте! — радушно сказала женщина.
В хате топилась печь, и в отсвете огня мы увидели трех малышей, сидевших в углу на лавке и с тревогой
глядевших на нас.
Я повернулся к хозяйке:
— Так мы, может, к кому-нибудь из соседей зайдем, чтобы вас не стеснять?