Страница 21 из 50
в образе черного кота или в виде подковы, молнии, червонного туза не спасал фашиста от меткой очереди
советского летчика или снаряда нашей зенитки.
Итак, началась новая операция. И снова пылает в огне земля, и снова тесно в небе от самолетов, и снова с
утра до вечера — бои, и вылет следует за вылетом.
Гвардейцы 75-го штурмового авиаполка подавляют огневые точки противника, уничтожают его технику и
солдат, засевших в окопах и траншеях на правом берегу Молочной. Мы наносим мощные удары по
железнодорожным станциям, держим под контролем коммуникации гитлеровских войск, штурмуем
переправы, дезорганизуем систему снабжения войск.
В один из таких дней полк потрясло известие — погиб всеобщий наш любимец, бесстрашный комэск
Герой Советского Союза Дмитрий Прудников.
Тяжело переживали мы утрату. Били врага еще сильней, не зная страха, не щадя себя.
...Метеорологические условия сложные — низкая облачность временами опускается ниже ста метров.
Очень трудно отыскать цель. Летишь — и весь внимание, напрягаешь зрение, ищешь врага. И хоть с
большим трудом, но находишь!
Во второй половине дня погода улучшилась. Мы находимся на КП. Ждем. Наконец командир полка
отдает приказ:
— Третьей эскадрилье уничтожить переправу через Днепр!
О, это уже «работка»! Чего стоит одно название реки!.. Видно, «поджали» наши фашистов изрядно.
Лишить их переправы — это значит не только лишить подвоза, [85] но и отрезать пути к отступлению, внести панику в стан врага, деморализовать его.
Вылетаем. Нас прикрывает наряд из четырех «яков». Подходим к цели шестеркой, перестраиваемся в
правый пеленг. Впереди блеснула голубая лента. Днепр! Учащенно забилось сердце. Вот он, древний
Славутич!
Прямо по курсу — тонкая темно-серая полосочка, словно бы стягивающая днепровские берега: это
переправа. Расстояние быстро сокращается. Вот уже нас «встречают» вражеские зенитки: тут и там
вздуваются темные шапки разрывов.
— «Коршуны», атакуем! — слышу голос нашего комэска. И тотчас же вся шестерка устремляется в пике.
Бомбы сброшены. Разворачиваемся влево...
Мне видно, как по обе стороны той узкой полосочки взлетают белые всплески. Это бомбы разорвались в
воде. А переправа цела.
Кривошлык ведет группу на второй заход.
— Командир! Справа «лапотники»! — предупреждает меня Малюк.
Смотрю вправо — пикировщики Ю-87, вытянувшись цепочкой, идут в кильватерном строю. «Спешат
бомбить наши войска! — думаю я. — А что, если развалить их строй?!» — возникла дерзкая мысль.
— «Коршун»-ноль три, я — ноль четыре. Разрешите атаковать «юнкерсы»? — запрашиваю ведущего.
— Разрешаю парой! — отвечает Кривошлык.
Приближаюсь вместе с ведомым к «лапотникам», принимаю решение атаковать прежде всего флагмана.
Несколько секунд — и он уже в прицеле. Даю длинную очередь из пушек и пулеметов. Ведущий
«юнкерс» «клюет» носом и, переваливаясь через левое крыло, падает. Расчет оказался верным: как только
исчез флагман — строй тут же рассыпался.
В то же мгновение я услышал позади пулеметную очередь. Это стреляет Малюк и «комментирует»:
— Ось так тебе, сатана! Ще одын готовый, товарыш командир!
— Молодец! — кричу Малюку. — Поздравляю! Это у тебя уже третий, кажется?..
Вместо ответа — новое предупреждение:
— Обережно, командир: появились «мессеры»! [86]
Значит, «юнкерсы» шли под прикрытием. Где же истребители?
Осмотрелся — не вижу их. А четверка наших штурмовиков уже выходит из атаки. Темная полосочка на
голубом фоне исчезает — она уже выглядит иначе: на том и другом берегу заметны только черточки, а
между ними будто кто мелком провел. Этот белый след — буруны: вода устремилась в прорыв, бурлит, пенится. Отлично! Значит, бомба угодила точно, и переправы больше нет!
Спешу пристроиться к группе. И тут замечаю, что два «мессершмитта» идут на нашего командира.
Кривошлык в опасности. Выжимаю из «ильюшина» все, на что он способен, иду на сближение с
противником, чтобы сорвать его атаку.
Я как бы слился с самолетом. Он словно понимает меня, круто задирает нос, идет вверх. В прицеле —
красный кок «мессера». Беру упреждение, даю длинные очереди из пушек и пулеметов. «Мессер» как-то
странно мечется из стороны в сторону, затем, накренившись и дымя, идет спиралью к земле. Второй
«мессер» предпочел ретироваться.
Я ликовал: шутка ли — на штурмовике сбить истребитель! Еще два «мессера» сбили наши «яки».
Итак, переправы у фашистов уже нет; недосчитают они сегодня два Ю-87 и три «мессера»! Мы в полном
составе возвращаемся на свой аэродром. Сажусь, заруливаю на стоянку. Только спрыгнул с крыла на
землю, вижу — майор Кривошлык идет. Он молча, по-отцовски обнял меня, прижал к себе:
— Выручил ты меня сегодня... Я и не видел «мессеров». Да и стрелок их не заметил вовремя. А они с
хвоста зашли... Спасибо, Анатолий!
— Да что вы, товарищ майор! Я ведь долг свой выполнял, по уставу действовал.
— Верно, по уставу. Но не каждый действовал бы так решительно и смело, — заключил он.
На разборе командир полка дал нам высокую оценку, особенно отметил наш экипаж: за этот день наш
штурмовик уничтожил три вражеских самолета. Малюк сиял: командир похвалил его за смелость и
меткий огонь.
После разбора начинаем расходиться, но тут подходит [87] ко мне замполит майор Иванов, поздравляет с
успехом, крепко жмет руку, просит зайти к нему.
— Вот о чем хотел бы с вами поговорить, Анатолий Константинович, — начал Иванов, когда я зашел к
нему. — Что вы думаете о вступлении в партию?..
Я хорошо знал нашего замполита. Он умел заглянуть человеку в душу, был неплохим психологом и
изучил каждого воина. Знал я также, что майор Иванов любит вести разговор начистоту.
— Думал, товарищ майор! — отвечаю. — И не раз. Но считаю, что не созрел еще носить партийный
билет: молод, да и боевых побед на моем счету маловато.
— Не в возрасте дело, Анатолий Константинович. И в боях вы уже себя хорошо показали, — ободрил
меня Иванов.
Я шел от замполита окрыленный, в приподнятом настроении: майор Иванов сказал, что верит в меня, пожелал новых боевых успехов.
2.
И снова день, и снова боевые вылеты следуют один за другим.
Три вылета прошли нормально. В четвертом изрядно досталось моему «ильюшину» от вражеской
зенитки! Но домой дотянул, сел. Не успел выключить мотор, как на крыло вскочила Саша Чиркова.
Кричит мне:
— Скорее, командир!
Открываю фонарь, Саша улыбается и протягивает мне заветный треугольник. Можно себе представить
мое состояние: первое письмо! За все время пребывания на фронте я еще ни от кого ни единой весточки
не получил. И вот...
Пытаюсь разобрать почтовые штемпели — ничего не получается. То ли рука от волнения дрожит, то ли
глаза утратили вдруг остроту. Разворачиваю нехитрый «конверт» — и сразу узнаю отцовский почерк. Ну, конечно же, — это его рука, это его мелкие фиолетовые буквы. Затаив дыхание, быстро пробегаю глазами
текст: все ли живы-здоровы? Как мать, сестренка?.. Вздохнул облегченно: живы! Но то, что отец сообщал
— пусть и скупо, отрывочно, — не могло не встревожить душу: мои родители пытались всей семьей
эвакуироваться, [88] да под Ворошиловградом гитлеровцы отрезали путь на восток. Решили
возвращаться в Изюм. Измучились, изголодались, натерпелись бед, пока домой добрались. А потом
хватили немало лиха от оккупантов...
Всей эскадрильей читали мы это письмо. Затем я вновь и вновь перечитывал его, и мысли уносили меня
в родной город, на берег Донца.
«...Теперь, сынок, все ужасы позади. Жизнь у нас потихоньку налаживается, хотя все приходится
начинать сначала, — писал отец. — А тебе наш с матерью наказ: бей врага сильнее, гони супостата с