Страница 20 из 50
Заплавский мастерски взлетел и, не набирая высоты, скрылся из виду. Ждали, ждали его — нет!
Забеспокоились: значит, что-то случилось — то ли мотор сдал, то ли управление оказалось неисправным.
Предположили лучшее, что могло произойти: вынужденная посадка.
— Как же вы проверяли готовность? Что могло произойти? — нервничал майор Ляховский, добиваясь от
Клубова ответа, который внес бы хоть какую-нибудь определенность в сложившуюся ситуацию.
Не меньше, чем командир, был обеспокоен и старший инженер полка, хотя лично проверил машину, прежде чем дать разрешение на ее облет.
— Да он, пожалуй, сейчас уже в Ворошиловграде! — пошутил кто-то.
Ляховский сердито глянул на шутника и... вдруг вспомнил, как третьего дня Заплавский просил у него
разрешения слетать в Ворошиловград — навестить родителей. Тогда командир, захваченный «текучкой», занятый полковыми делами, сказал Заплавскому:
— Понимаю тебя. Но не могу, сейчас каждый летчик на счету, да и сам видишь, какое боевое напряжение
в эти дни...
Теперь у Ляховского никаких сомнений не было: Заплавский в Ворошиловграде! И майор поспешил к
телефону, чтобы доложить комдиву.
— Подождем до вечера, — сказал полковник Прутков. — Если не прилетит, сообщим выше.
В восемнадцать часов Заплавский прилетел, благополучно сел и направился к капитану Клубову.
— Товарищ гвардии капитан, задание выполнил! Мотор, приборы и системы работают хорошо. В воздухе
пробыл сорок пять минут, совершил две посадки! — доложил он.
Глаза Александра радостно блестели. Он был возбужден и взволнован. Оказалось, что он, поднявшись в
небо, взял курс на родной ему город — Ворошиловград. Сел на аэродроме Острая Могила, который был
хорошо [81] ему знаком: здесь он начинал летать. Помчался домой — благо, его родители жили недалеко
от аэродрома. Дома застал только отца. Крепко обнялись, расцеловались. Вместе отправились на
аэродром. Там и попрощались. Больше отец не видел своего сына: Александр Заплавский вскоре погиб.
Да, трудно терять друзей, тяжко сознавать, что товарищ твой никогда больше не вернется... Но, уйдя из
жизни, наши боевые товарищи продолжали жить в наших сердцах — и, значит, оставались в строю. Мы
дрались и за себя, и за них — вместе с нами они побеждали врага, изгоняли его за пределы родной земли, родного неба.
Мы клялись отомстить за погибших. Повестка дня одного комсомольского собрания гласила: «Отомстить
гитлеровским захватчикам за героическую смерть воспитанников Ленинского комсомола Игоря Калитина
и Александра Заплавского». На собрании комсомольцы рассказывали о погибших боевых товарищах, их
подвигах, сообщали подробности последнего боя. На таких собраниях лучшие из лучших получали
рекомендацию в партию коммунистов.
Партийные и комсомольские собрания были своеобразной школой боевого опыта. Нередко на них
наиболее отличившиеся в сражениях летчики, как бы отчитываясь перед товарищами, делились своим
боевым мастерством, учили искусству побеждать. Выступали техники, механики, мотористы. Рассказы
бывалых воинов обогащали новичков знаниями, зажигали их мужеством, отвагой, стремлением
подражать героям. Эти собрания обычно были оперативными, выступления — страстными,
немногословными, решения — конкретными, мобилизующими.
Партийная организация нашего полка использовала все многообразие форм работы для воспитания
отважных и умелых воздушных бойцов. Командиры и политработники много внимания уделяли
пропаганде подвигов героев-однополчан. В газетах, боевых листках и листовках сообщалось о подвигах
авиаторов, отличившихся в бою. О них горячо рассказывали агитаторы.
Молодежь училась у бывалых авиаторов искусству побеждать. [82]
3.
Уже третий раз за день зарулил я на стоянку. Вылез из кабины, снял шлемофон. Гимнастерка липнет к
телу. Расстегиваю воротник, с жадностью вдыхаю полной грудью освежающий осенний воздух.
Во главе с комэском капитаном Кривошлыком мы — двенадцать воздушных бойцов — отправляемся на
КП, чтобы доложить майору Ляховскому о выполнении боевого задания. На ходу уточняем результаты
штурмовки. Каждый старается сообщить командиру замеченные им детали, подробности.
Рядом с Ляховским — оперативные работники штаба.
— В боевом порядке «круг» шестью заходами штурмовали отходящую на запад моторизованную колонну
противника, — докладывает гвардии капитан Кривошлык. — Результат: уничтожено восемь автомашин, истреблено около пятидесяти вражеских солдат и офицеров. Отмечено два взрыва. Зенитный огонь
противник вел слабый. Потерь нет.
— Очень хорошо, товарищ майор.
Ответ Ляховского насторожил нас: не оговорился командир, назвав Кривошлыка майором?..
Но нет.
— Поздравляю вас с присвоением очередного воинского звания «майор»! — торжественно произносит
Ляховский. — А вас, товарищ Недбайло, — обращается он ко мне, — с воинским званием «лейтенант»!
Командир крепко пожал руку Кривошлыку, затем мне и вручил нам новые офицерские погоны и знаки
различия.
Вначале Кривошлык, за ним я — отчеканили полагающуюся в подобных случаях фразу:
— Служу Советскому Союзу!..
Уходим от командира в приподнятом настроении. Только вышли за дверь — и началось! Товарищи
наперебой поздравляют; летчики, штабные работники тоже спешат пожать руку и сказать доброе слово.
На шум открылась дверь диспетчерской. На пороге — Катя. Сдержанно улыбается. «Знает!» — догадался
я. Ее глаза светятся, сияют. Она от души поздравляет нас. [83]
— Будешь теперь командовать звеном! Командир полка утвердил твою кандидатуру, — сообщил мне
Кривошлык.
Я даже не нашелся, что сразу ответить комэску. Молчу, обдумываю ответ.
— Не ожидал? Растерялся? Не робей, и все будет хорошо! Главное у тебя есть, остальное приложится..,
— успокоил Кривошлык.
«Вот ведь как порой бывает! — думал я. — В один день — два знаменательных события. Лестно, конечно, что тебя выдвигают на новую должность. Но что-то внутри настораживает. Ответственность-то
какая! Четыре самолета, четыре экипажа — больше двадцати подчиненных!..»
С этого дня на меня легли новые заботы, новые хлопоты, новые трудности. Отныне с меня будет спрос за
четыре самолета, за их боевую готовность, за подготовку летного состава, за работу авиаспециалистов
целого звена! Теперь, идя на боевое задание, я должен был учитывать, что каждый вылет сопряжен со
смертельным риском не только для меня, должен был сохранить своих людей, свои самолеты. Водить
подчиненных нужно грамотно, умело, досконально знать тактику противника и быть для остальных
образцом.
А время мчалось на незримых крыльях. Бежали дни. Но живая нить памяти все время вела меня к тому
незабываемому событию, с которого, по сути, начиналась моя фронтовая биография.
...Полк выстроен прямо на летном поле. Торжественно суровы лица авиаторов. Каждый понимает, что не
строевой это смотр, не подготовка к параду, а что-то неизмеримо большее. Звучит музыка, полыхает на
ветру горячий пурпур гвардейского Знамени. Такое никогда не забывается!..
Глава шестая
1.
Река Молочная — новый рубеж на наших фронтовых путях-дорогах. Гитлеровские генералы усиленно
заботились, чтобы укрепления по правому берегу реки [84] были неприступными для советских войск.
Но так же, как и на реке Миус, противнику не удалось сдержать натиск наступающей лавины. Не
помогли ни укрепления, ни заблаговременно подтянутые резервы, ни «сливки» гитлеровской авиации —
«короли воздуха», как долго называли их в Германии, собранные в такие, например, эскадры, как «Удет»,
«Ас-пик», «Зеленое сердце». На своих самолетах фашистские асы рисовали всяческие символы.
Делалось это не только для «устрашения» наших летчиков. Скорее — из суеверия. Но «ангел-хранитель»