Страница 19 из 50
Саратовской зубоврачебной школе. Лекции чередовались с оборонными работами. А в короткие часы
отдыха студенты устраивали импровизированные концерты. Музыкальная от природы Катя пела, играла
на гитаре. И еще одно увлечение было у нее: спорт. Участвовала даже во всесоюзных соревнованиях по
велоспорту.
В мае 1942 года Катя Илюшина надела военную форму. Девушку направили в школу младших
авиаспециалистов. Остригли «под мальчика», выдали гимнастерку, сапоги. Уехала так быстро, что не
успела даже с родными попрощаться.
И началась учеба. Строевая подготовка, изучение уставов, занятия по материальной части. Вскоре сдала
экзамены. И вот Катя в эшелоне: едет на фронт.
Первое боевое крещение девушка приняла под Купянском.
Вначале издалека поплыл нарастающий гул. Поезд остановился, и стало явственно слышно прерывистое
гудение тяжелогруженных самолетов. Совсем рядом, с эшелона на соседних путях, стали стрелять
малокалиберные зенитки. В ночное небо уперся яркий луч прожектора, пошарил по небу и высветил в
вышине одного, второго, третьего воздушного пирата. Девушки в теплушке притихли, прижались одна к
другой, с замиранием сердца наблюдая за происходящим.
В районе станции, до которой оставалось метров пятьсот, блеснули сполохи — и тотчас же покатились в
темень громовые раскаты. Застучали пулеметы. Ухнул взрыв, за ним второй, третий. Красноватый отсвет
зарева словно бы заглянул в теплушку и сразу же исчез, чтобы несколькими секундами спустя вновь
повториться.
— Спокойно, девушки! Спокойно! — раздался снизу, с полотна, голос начальника эшелона. — Фашисты
бомбят станцию. Надо рассредоточиться. Только без паники.
Минут через десять стало тихо. Уплыл куда-то [77] в сторону тяжелый гул. Успокоились зенитки.
Послышались голоса:
— По вагонам!..
Поезд тихо тронулся, медленно прошел мимо догорающих строений станции, пустых платформ и
искореженных металлических скелетов на колесах, затем, набирая скорость, помчался навстречу
завтрашнему дню.
Все обошлось, и в теплушке до полуночи звенели девичьи голоса. Пели под перестук колес, пока не
свалила усталость.
Чуть свет Катя проснулась, открыла глаза, прислушалась. Состав замедлил бег. Звякнули буфера. Глянула
со «второго этажа» в открытый люк вагона — лес. Тихо шумит, дышит хвойным настоем.
— Выходи строиться, девчата! Приехали!..
Полуторка углубилась в лес. Затем бежала пыльным проселком, петлявшим меж нескошенных, примятых
танковыми гусеницами и пропахших гарью хлебов. У перелеска остановились. Катя оглянулась и
увидела ровное поле, а на дальнем краю его — под цвет молодого клевера — несколько самолетов.
Аэродром!..
— Значит, пополнение прибыло в наш полк? — улыбался совсем юный старший лейтенант. — Вернее, не
пополнение, а замена, — уточнил он. — Мужчины-вооруженцы уступают вам место. Посмотрим, на что
вы способны, посмотрим!..
Он построил девушек, рассказал, куда они прибыли, чем будут заниматься. Подошел к Кате, поговорил с
ней, велел выйти из строя.
— Екатерина Илюшина будет у вас командиром отделения. Ясно?
...И потекли за днями дни.
Под руководством старшего лейтенанта девушки заново стали изучать вооружение штурмовика
непосредственно на самолете. Но длилось это недолго: враг теснил наши войска, и полк стал отходить на
восток.
Летный состав располагал «крыльями», и потому передислокация для него никакой проблемы не
составляла. Технический состав и вспомогательные службы отправлялись на новое место на
автомашинах или по железной дороге. С ними ехали и легкораненные авиаторы, лечившиеся «при
части», а также «безлошадные» летчики и воздушные стрелки, оставшиеся без самолетов. [78] Причин, как правило, было только две: либо самолет был сбит, а экипажу удалось спастись; либо самолет получил
в бою повреждение и нуждался в серьезном ремонте.
Раненым нужна была в пути медицинская помощь. Военврач Дмитриев присмотрелся к Кате: узнал от
кого-то, что родилась она в семье медиков, разбирается в рецептуре, умеет делать перевязки. Ей и
поручил он присматривать за ранеными. Так стала Катя «медсестрой»: моталась по эшелону,
перевязывала раненых, раздавала порошки и таблетки.
Поезд долго шел на восток. Останавливался словно для того, чтобы отдышаться, снова брал разбег — и
стучали, стучали колеса, и уплывали в степь, цеплялись за верхушки деревьев белые космы паровозного
дыма. Уже нетрудно было понять, что путь эшелон держит на Сталинград.
Поезд остановился в Верхней Ахтубе. Здесь и разгрузились.
Девушек распределили по эскадрильям. Катю направили в третью. Проверили еще раз, как знает она
вооружение штурмовика, умеет ли снаряжать пушки и пулеметы. Но самой суровой проверкой был
жестокий сорокаградусный мороз. Он иглами впивался в щеки, холодный металл обжигал пальцы. А на
глазах слезы. Нет, не от ветра — от горя. Поднимешь голову, глянешь вдаль — черный дым поднимается
в небо: горит Сталинград! И словно нет уже мороза, и отошли окоченевшие пальцы: скорее, скорее
зарядить штурмовик боекомплектом!..
Слушая Катю, я думаю о сложном сплетении человеческих судеб, о путях-дорогах, которые привели нас
вот к этой встрече, к этому ночному небу, на котором, я знаю, есть и две наших звезды, две судьбы, которые могут стать одной...
Рано утром я снова на аэродроме. Привычно включаюсь в ритм боевой жизни, и словно не было ни
вчерашнего концерта, ни тихого звездного неба.
«Ильюшин» уже ждет меня. Мотовилов, Чиркова и Баранов все сделали, готовя штурмовик к боевому
вылету. Благодарю этих замечательных людей — честных, преданных делу, отлично знающих
авиационную технику. [79]
Обычно бывает так. Не успели зарулить на стоянку, как Гриша Мотовилов и Саша Чиркова тут как тут. Я
еще в кабине, а они уже в один голос:
— Ну как, командир?
— Мотор работал хорошо, пушки и пулеметы — безотказно!
Их лица озаряет улыбка. Мотовилов спешит осмотреть двигатель. Делает он это сосредоточенно и, словно врач пациента, внимательно, осторожно ощупывает — не перегрелся ли, нет ли подтеков масла, горючего. А Саша Чиркова — «рыжая блондинка» — так в шутку прозвали ее в эскадрилье —
заглядывает в открытые лючки ящиков из-под боезапаса и торжествующе восклицает:
— Этот пустой, командир! Этот — тоже!..
— Пустые, Саша! Пустые! — отвечаю я и улыбаюсь. — Золотые у тебя руки, Сашок! Молодчина ты, честное слово!
Как это важно, когда пушки и пулеметы «ильюшина», заряженные на земле, «разговаривают» в бою, не
запинаясь.
Часто я вспоминал в этой связи Бикбулатова. Однажды он возвратился на аэродром, а боекомплект
оказался неизрасходованным, и «Бик» сердился: считал, что он не до конца выполнил боевое задание.
— Мог бы не одного еще фашиста угробить, а тут оружие отказало! — сокрушался он.
Не я один вспоминал Бикбулатова. Очень переживал гибель друга и Александр Заплавский. Стал
неразговорчивым, замкнутым.
Но время брало свое, и скоро Саша вновь обрел свою прежнюю «форму» — нет-нет да и вставит острое
словцо, бросит шутку, от которой покатываются со смеху окружающие.
— Зачем вы отпустили усы? — полюбопытствовала как-то Саша Чиркова. — Вы же совсем еще
молоды?..
Заплавский важно надулся, подкрутил свои усы и, не улыбнувшись, ответил:
— А я ими отгоняю «мессеров» и «фоккеров». Думают, казак. А наши донские да кубанские казаки
немцам еще с первой мировой войны запомнились!..
В удали, находчивости, отчаянной смелости Заплавскому нельзя было отказать. Однажды Александр [80]
вынудил командование полка изрядно поволноваться.
Тогда ему поручили облетать Ил-2 после капитального ремонта. На штурмовике был установлен новый
двигатель, и нужно было проверить машину на разных режимах.