Страница 18 из 50
Осталась в памяти моей и та атмосфера приподнятости, которая бывала у нас в полку перед особенно
важными боевыми событиями.
Когда перед полком ставилась особенно ответственная задача, впереди всегда были политработники.
Среди [72] летчиков часто можно было видеть и заместителя командира полка по политчасти майора
Иванова, и секретарей партийной и комсомольской организаций, и пропагандиста полка, и агитаторов.
Проводились партийные и комсомольские собрания. И выступления наших бойцов на этих собраниях
звучали клятвами — воины обещали быть отважными и стойкими в бою.
Особенно волнующим был ритуал проводов полка, взлетавшего в полном составе. Мы поднимались
ввысь, и у полосы стояло священное, обагренное кровью боевых товарищей гвардейское Знамя. Шелестя
пурпурным шелком, оно словно бы принимало этот своеобразный парад, напутствуя нас на подвиги. И
мы, не щадя себя, свято выполняли свой долг.
А когда возвращались с задания, хотелось хоть на мгновенье сбросить усталость, и тогда так нужна была
нам душевная песня, веселая шутка!
И вот...
После всего, что произошло в тот злополучный день, когда мы с Малюком буквально чудом уцелели, сижу я вечером в общежитии, читаю газеты. Стараюсь отвлечься, но мысли каждый раз невольно
возвращают меня к бою, происходившему несколько часов тому назад.
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился улыбающийся и возбужденный Малюк.
— Товарищ командир! Вы только взгляните, что я принес! — и Малюк с торжествующим видом поставил
на стол что-то продолговатое, завернутое в зеленую скатерть.
— Что это? — удивленно спросил я.
— А вы посмотрите!
Я развернул скатерть и ахнул:
— Баян!.. Откуда?
— Из клуба. Вы ведь говорили как-то, что давно не держали баяна в руках. Вот я и решился на сюрприз.
На один только час дали: концерт, говорят, сегодня — художественная самодеятельность выступает.
Слово дал вернуть к сроку...
Я долго смотрел на инструмент, не решаясь взять его в руки.
— Знаешь, Антон! Ничего, кажется, не выйдет. Все забыл, чему научил меня отец. Три года все-таки
прошло! [73]
— А вы попробуйте, — попросил Малюк. — Может, вы меня стесняетесь — так я выйду.
— Да что ты, Антон! Как ты мог подумать такое?..
Я взял инструмент, сел на табурет и перебросил на правое плечо ремень. Нащупал пальцами левой руки
клавиши басов, затем правой проиграл гаммы. Вновь возродилось такое знакомое ощущение «пуговок»
баяна, и уверенность вернулась ко мне.
— Хороший баянчик! — похвалил я.
— Совсем новенький! Месяц только, как из дивизии прислали, — уточнил Малюк.
Несколько минут я настраивался, затем, подмигнув Малюку, заиграл «Цыганочку». Мой стрелок, смешно
выкидывая ноги, прошелся по комнате. Глаза его сияли:
— Здорово, командир! Ох, как здорово! А песни наши, украинские, можете играть?
— Разумеется!
И я заиграл «Черные брови, карие очи».
Малюк прислушался и тихо стал подпевать мне.
Время летело быстро. Вдруг Антон спохватился:
— Да меня начальник клуба живьем съест! Концерт сорвется!..
— Скорее неси! — помогаю ему обернуть баян все той же зеленой скатертью. — А кто выступает?
— Наши, полковые, — ответил Антон. — Приходите! Я место для вас займу. Не пожалеете! — И уже с
порога заговорщически произнес:
— Там одна дивчина поет!.. Ну, прямо артистка! Да и песня новая, чудесная... «Огонек» называется.
Слышал, как она репетировала с баянистом...
Славный парень был Антон. Скромный и добродушный, он никогда не хвастал, любил и отлично знал
свое дело. В сложных, опасных ситуациях боя Антон никогда не терялся, стрелял метко, расчетливо
выбирая цель, умел держать противника «на почтительном» расстоянии, не давая ему возможности
совершить атаку. Словом, обладал твердой рукой, острым глазом и мужественным сердцем. А это очень
важно: в воздухе Малюк был моим надежным щитом. [74]
2.
...Небольшой зрительный зал сельского клуба был уже переполнен, а у входных дверей толпилось много
желающих познакомиться с полковыми талантами. Я с превеликим трудом протиснулся в зал и стал
искать глазами Малюка. Вот и он — привстал, машет мне рукой.
— В самый раз успели, товарищ командир! Сейчас начнется концерт, — радовался Малюк.
Концерт был хороший. Сначала в зале звучал баритон сержанта Наумова. Затем наши гвардейцы
исполнили скетч, продемонстрировали свое искусство танцоры, восхитили собравшихся акробаты.
Всеобщее одобрение вызвали пародийные куплеты на Гитлера и его свору.
Наконец, объявили:
— Новую песню «Огонек» исполнит ефрейтор Илюшина...
Последние слова ведущего захлестнули аплодисменты.
На сцену вышли Катя и баянист — шестнадцатилетний «сын полка» Миша Федин. Катя что-то сказала
ему и робко, как мне показалось, посмотрела в зал. Меня вдруг охватило волнение. Признаться, я на
мгновение даже растерялся: никак не ожидал увидеть Катю Илюшину здесь, на сцене. И, почувствовав за
нее тревогу, невольно опустил глаза.
Но тут раздался голос — сильный, чистый, мягкий:
На позиции девушка
Провожала бойца,
Темной ночью простилася
На ступеньках крыльца...
Девушка пела свободно, легко. И я тоже ощутил какую-то приподнятость. Теплый, красивый голос
наполнял зал праздничной радостью.
Отзвучала песня. И зал будто взорвался:
— Браво!.. Бис!.. Еще!.. — неслось отовсюду, перекрывая гром рукоплесканий. Катя, взволнованная и
обрадованная успехом, убежала за кулисы. Но ей пришлось повторить свою песню.
— А что я говорил, товарищ командир? — торжествовал Малюк. — Как поет! А какие слова душевные!..
Закончился концерт, и я заторопился к выходу. Выбрав у клуба удобное местечко, мимо которого должна
[75] была пройти Илюшина, стал ждать. Только закурил — вижу, идет Катя в окружении многочисленных
поклонников. Я хотел было шагнуть навстречу, но не решился и медленно поплелся за веселой
компанией.
Вдруг Катюша остановилась, что-то сказала своим попутчикам и повернулась ко мне. Вначале я оторопел
от неожиданности, но тут же взял себя в руки и, осмелев, сказал:
— Если бы я мог сейчас достать самые лучшие цветы... Я очень рад за вас, поздравляю!..
...Мы стоим вдвоем посреди улицы села Чаривного. Вокруг — тишина. На небе среди праздничного
хоровода звезд улыбается луна. Катя пристально смотрит ввысь, будто считает звезды. По ее лицу словно
струится живое лунное серебро, глаза сияют.
— Катюша, разрешите проводить вас до общежития?
— Нет, не надо. Я пойду сама, я не боюсь!..
Мы неторопливо идем куда-то. К общежитию или от него — никакого значения сейчас это не имеет. Весь
мир — это только мы вдвоем. И небо над нами. И звезды.
Я слушаю свою собеседницу, ловлю каждое ее слово, и чудится мне, что все это я уже знал и видел
прежде.
...Дышит зноем волжская степь. Вдали, до самого горизонта, золотой разлив пшеничного моря. Зелеными
островками в нем — села. Окна в автобусе открыты, но это не спасает пассажиров от духоты: в салон
врывается раскаленный зной.
Можно было поехать в ночь — не так жарко. Но девушка спешила домой, в совхоз, к родителям.
Спешила сообщить им радость: поступила! Ее мечта сбудется: она станет зубным врачом! Отец и мать
были, конечно, рады: сами медики, и дочь — тоже по их стопам пошла.
Но на пути стала война...
Мужчины уходили на фронт. Их заменяли женщины, подростки.
Однажды директор совхоза подозвал Катю Илюшину и сказал:
— Ты комсомолка и можешь помочь нам в одном важном деле. Надо организовать детский сад: женщины
[76] жалуются — ребятишек не на кого оставлять. Поработай до начала учебного года, а к тому времени
подыщем тебе замену.
Катя согласилась. В заботах да хлопотах промчалось лето. С первого октября начинались занятия в