Чужестранец

Колодец, как назло, все не попадался, а солнце перевалило за полдень. Кони хотели пить, а потому шли понурые и несколько даже обиженные на хозяина – прежде такого никогда не случалось, а тут, поди ж ты! Давно пора отдохнуть, освежиться, а он все не останавливается. Пори поступил проще: увидев, что хозяин думает о чем-то своем и не обращает на него внимания, пес вломился в заросли старого русла, добрался там до ручья, и через некоторое время, цокая когтями по каменным плитам, настиг несколько ушедших вперед спутников. Явился он, конечно, грязный, взъерошенный, весь в колючках и репьях, но донельзя довольный: напился вдосталь и даже искупался. Кони такого позволить себе не могли, а потому укоризненно поглядывали покорными и печальными глазами на собаку: что ж это ты, сам порезвился, а мы? Но что ж было делать? Их путь пролегал между двух вод, но до источника добираться – значит потратить силы и время, да к тому же испачкаться, исцарапаться и быть снова искусанными комарами и мухами. А дальше, за старым руслом, раскинулся суходол, где открытую воду отыскать будет еще труднее. Раньше, когда этой дорогой пользовались, были, наверно, выходы к реке, но теперь их закрыла плотная зеленая стена зарослей.

Наконец путникам повезло: на следующем повороте из расщелины между двух тяжелых глыб выпрыгивал звонкий серебристый родничок, который бежал на север, к недалекой Смолинке. Жара так допекла, что отказаться от привала не хватило бы никаких сил, и будь тут хоть великий колдун с Соленой Воды, рукой останавливающий острый меч, и его заклинание не смогло бы сейчас заставить продолжить путь. Мирко, перекусив холодным мясом и хлебом, что дал с собой Реклознатец, растянулся в мягкой мураве под кустом калины, в желанной его тени, а коней отпустил побродить свободно. Хищный зверь – волк или медведь – в такое место вряд ли забредет. Да и конь – не мышь, его просто так не поборешь, а необыкновенный кот-пардус вряд ли окажется на этом берегу – зачем ему переправляться через быструю и холодную Смолинку? Кошкам вода не по душе. В то, что кот придет к Реклознатцу на остров, не очень-то верилось, при всем безграничном уважении к знаниям и силе колдуна. Слово – словом, а кошка – кошкой. Но собаке Мирко велел находиться подле себя: сколь ни хорош летний денек и ни безлюдна округа, а предусмотрительности терять нельзя. Недаром у мякшей больше всех других первопредков-зверей почитался медведь: вот уж у косолапого любому мудрецу не грех было поучиться этой самой предусмотрительности. К тому же слишком хорошо помнилось Мирко, как бежал он быстрее зайца по болотной стежке, как грязными смертоносными тенями возникли безмолвные всадники и погнали его, словно зверя. Будь с ним тогда собака – Мирко был в том убежден, – ему не понадобилась бы помощь малого народа. И каждый раз перед всяким привалом или ночлегом, что случались после Сааримяки, приходили на память слова, оброненные кем-то и подхваченные Мирко: «Взгляд собаки прогоняет злых духов». Кто его знает, вдруг действительно прогоняет?

В этот самый миг пес, который лежал, положив морду между сильных лап и высунув язык, вдруг насторожил уши, потом застучал хвостом и, оскалясь, издал глухой рык. Мирко аж вздрогнул и сразу стал осматриваться: где кони? Но они были тут же, рядом, и не проявляли никаких признаков беспокойства. Неужели зверь рядом? Он опять посмотрел на собаку. Пори между тем поднял голову, но продолжал лежать. Недоверчиво и зло глядел он куда-то в сторону колодца, не прекращая угрожающего утробного ворчания. Мякша перевел взгляд в том же направлении: там не было заметно ничего, хоть сколь-нибудь настораживающего. Колодец, дорога, дальние кустики крушины над спуском в балку и, наконец, противоположный ее склон – сплошная колышущаяся живая стена из ветвей и листьев, на которой и орел не много разглядит. Мирко уж решил похвалить собаку за усердие да успокоить, чтобы не тревожился пес понапрасну, – мало ли что может почудиться его чуткому носу? – но Пори разошелся не на шутку. Он вскочил пружинисто, крепко уперся лапами в землю, подался грудью вперед и громко залаял, готовый по первому слову хозяина рвануться на врага. Таким Мирко не видел его ни разу! Что же так разгневало пса? На всякий случай Мирко нашарил рядом свой березовый посох-дубинку, не спуская глаз с камней возле родника. И вдруг – или это почудилось? – легкая тень заколебалась в солнечном потоке, мелькнула на мгновение и пропала, но и этого было достаточно мякше, чтобы схватить взором, запомнить ее странные и пугающие очертания: это была тень половины человека, рассеченного вдоль, будто разрубленного с маковки до пят. Пори, не дожидаясь команды, бросился на врага, и тут же просвистело в воздухе, подобно копью, березовое древко, упреждая удар, что предназначен собаке. Но посох пролетел положенные сажени и упал на траву, ничего не задев по пути, а Пори пришлось остановиться в недоумении. Он вертелся на месте, жадно пробуя воздух и пытаясь сообразить: что же произошло и куда пропал враг? Но чутье не подвело: бросив бесполезное занятие, Пори ткнулся носом в землю, принюхался, задрал вверх морду и громко, длинно и зло залаял, предупреждая скрывшегося недруга, что в следующий раз тому достанется сполна. Кони, всполошенные собачьим лаем, находились в полной растерянности, не понимая, куда им податься. Белый, а за ним вороной и гнедой, толкая друг друга крупами, встали перед Мирко, но мякше было не до них. В крайнем изумлении рассматривал он то, что обнаружил на земле Пори, а именно – одинокий кабаний след, такой же, что принял он за след лешего на болотной островине.

След был точь-в-точь такой же, как и тот. Приложи – сольются воедино. Порази его гром, Мирко также не мог понять и того, чем этот след отличался от обычного кабаньего, но ведь сейчас-то никакого кабана здесь, у колодца, и в помине не было! И следа не было, когда Мирко пришел сюда, – уж он двадцать раз по этому месту прошел. В конце концов, будь этот отпечаток здесь изначально, Пори давно поднял бы лай, а он забеспокоился гораздо позже! Мирко подобрал свой не нашедший цели посох и стал осматриваться, пытаясь обнаружить еще хоть какую-нибудь примету. Но все было как и прежде, и даже пес, поняв, что враг скрылся непонятно куда, опять улегся на свое место, хотя все еще ворчал. Кони и вовсе ничего не поняли. Постояли, раздувая ноздри, поглядели ошалело на Мирко и друг на друга да и разошлись опять щипать траву. А Мирко ничего не оставалось, как сесть и попытаться припомнить, что же за существо явилось ему в этой зыбкой тени. Тень и вправду была похожа на человека, высокого ростом, крепкого сложения, но все это можно было назвать лишь подобием человека. Нет, он не был похож ни на зверя, ни на тех диковинных тварей, что рисовали иной раз выдумщики-художники в Мякищах, расписывая все, что только можно расписать. Но если тень не была тенью человека, значит… «Демон», – пришел к Мирко ответ. Вот где нужен был Реклознатец – у него бы эта нечисть не скрылась невесть куда! Но больше всего страшила эта странная разрубленность ее надвое, будто выглядывал некто из потустороннего мира, следил за мякшей, а потом, играючи, скрылся обратно. Хуже всего, что тень явно была недоброй, и судил Мирко о том не только по собаке, но и по себе. Уже то было худо, что это была тень.

И что он не расспросил побольше колдуна о том следе, что привел в такое недоумение Антеро? Вот бы сейчас его, Реклознатца, сюда! Но остров был уже далеко, и просить совета было не у кого. Оставалось единственное, самое верное средство: принести требу родным мякшинским светлым богам: Солнцу-Колесу, Грому и Веточнику. Если уж кинут они, ни один колдун не сможет помочь.

Едва положенный обряд свершился, Мирко решил трогаться в путь. Солнечный день и удобная дорога перестали радовать. Мякше вдруг захотелось побыстрее преодолеть этот путь до Хойры, вырваться из-под покрова безлюдных четских чащоб. Все, что казалось таким близким ,и понятным, – липы, трава, заросли, балка, даже родник, – таило в себе нечто глухое и неизъяснимое, вызывало подозрение. Сам воздух сделался иным. Мирко проезжал очередную пару лип, и ему чудилось, что деревья позади чуть наклоняются друг к другу и перешептываются, а уж про саму дорогу парень отыскал на задворках памяти – и откуда что взялось! – все дурное, что слышал раньше о старых заброшенных путях. То, что они уводят из близстоящего дома счастье, было самой невинной из всех их козней.