Чужестранец

– То самое. Его хоть и считают нечистым, а всяк туда хаживал – любопытно. И красиво там, особенно когда листва палая на воду ложится…

– И ты, верно, туда ходила? И не забоялась?

– Ходила, а что ж, хуже других девок разве? А скажи, что Антеро еще тебе про себя поведал?

Мирко пересказал ей весь их разговор, слово за словом, благо помнил все хорошо, а она слушала, и глаза ее теплели, наполняясь нежным внутренним светом. Это

были дивные, прекрасные очи – но видели они не его, Мирко, а свою далекую мечту.

Время меж тем не стояло, пора было сказать Хилке, что ей предстоит еще услышать от сельчан, какую лишнюю ношу это на нее взвалит, как придется мучительно одиноко – как всякому, знающему правду, которая никому не надобна, и что ни у кого не найдет она приюта душе, кроме как у родни Антеро, да и то еще как сказать.

– Теперь вот что, – перешел наконец к самому неприятному Мирко. – Ты ведь помнишь, как люди в селе на Антеро смотрели, да и на всех Суолайненов? Как на чудаков, да? Это мне Ахти сказал, а он, я понял, Антеро другом был, так ли?

– Так, – кивнула Хилка, сразу поняв, что волшебство слышать и видеть любимого закончилось, и предстоит долгое и ненастное ожидание под колючими взглядами в спину.

– А то, что тебя с колодца сняли, Антеро доброй славы не добавило. Это тоже не вода, сквозь пальцы не пропустишь. Так ли?

– Так, – покорно согласилась она.

– А зачем Ахти по следу услали, это тебе понятно?

– Спрашиваешь еще? – вздохнула Хилка. – Только что поделаешь теперь-то? Мне мать да тетки и без того шагу сделать не дают – все им попрекают, и ты тоже совестить удумал? Хорошо, тетка Крета слова не сказала, а то хоть снова в колодец – оттуда уж никто не достанет.

– Да, тебе-то уж вовсе неважно станет, раз можно между родами вот так запросто смерть положить, – спокойно и как-то устало осадил ее Мирко.

Ему все это уже было хорошо знакомо, от этого он и уходил из дому, но длинная рука с кромешного севера тянулась и тянулась на юг, не встречая никого, кто бы подсунул ей горячую кипящую головню, чтобы змеей укусила. А ведь он тоже мог бы, пользуясь полученным от дяди умением, вбить неразумным сверстникам в голову, как следует жить по правде, или податься в разбойники и по-своему наводить кругом справедливость, а мог и в Снежное Поле уйти да замерзнуть – никто бы и не нашел, да и не мучился б. Ну кто заставлял их чуть что, сразу звать в помощь то, что и так не замедлит явиться: холод да смерть?

– А что с Суолайненами станется? А ну как Ахти опять прикажут: без крови, что у Антеро взял, не возвращайся? Любо тебе такое?

– Любо, не любо, – отмахнулась досадливо Хилка, и в голосе ее снова угадались близкие слезы. – Что ж ты, разумник, делать прикажешь?

– Приказать не могу, а думаю так: как лен уберут да пока холода еще не настанут и дожди не польются, собирай короб да иди за Ахти следом. Коли любишь – найдешь, а уж он тебя не прогонит. Одна только не ходи. Ахти вон тебя проводит и назад вернется.

– Эк ты легко решил, – усмехнулась Хилка, но задумалась. – А и пойду, пожалуй, – вдруг резко сказала она. – Ахти, ты и вправду проводишь?

На Ахти было жалко смотреть, но этот парень, с виду увалень, вряд ли бы дался северному мареву.

– Провожу, – сказал он прямо, хотя и без радости.

– Только прежде так сделать надо, чтобы никто не понял, куда ты идешь, в какую сторону и зачем.

– Это как же сделать? Неужто думаешь, что в Сааримяки одни олухи живут, что не догадаются? Вмиг разберутся да под белы руки назад вернут.

– А чтобы не вернули, придется нам всем неправду сказать, кроме Суолайненов разве.

– Вот так беда, – нарочито беспечно сказала Хилка. – Как человека колдуном нечистым оговаривать за одну бусину – это можно. А от них заветное спрятать – это уж и худо?

– Кабы только в том худо было, так это еще не худо, – отвечал мякша. – Хуже всего то, что человека, как заживо, похоронить надо будет.

– В чем суть-то, не томи! – вступила вдруг молчавшая до сих пор Тиина. – Кого хоронить?

– Нынче вечером, как станут Ахти пытать, почему он воротился так скоро, я скажу всем, будто видел, как Антеро в болоте сгинул, а как понял, что не выбраться ему, выбросил он вот ее на сухое место, да прямо к моим ногам она и выкатилась. – И Мирко опять вынул бусину, подержал на ладони, давая понять, кто будет на сходе главным ответчиком. – Вам двоим, – кивнул он на девушек, – только одно делать следует: молчать да плакать. Ахти все, как было, расскажет – как он меня у болота повстречал. А про все то, чего не было, я говорить стану.

Все замолчали, обдумывая услышанное. Мирко, никогда прежде не бывший заводилой, с удивлением прислушивался сам к себе, но не мог понять, по правде он поступает или против. Не было рядом ни дяди Неупокоя, ни кудесника, ни Рииты, и оставалось пробираться на ощупь по такому дремучему лесу, где не светили ни солнце, ни золотой знак.

– Нельзя так, – молвила наконец Тиина. – Нельзя, Хилка. А ну как беду накличем? Ты себе места потом не найдешь, да и все мы.

– А что лучше-то? Правду сказать, чтобы твоего Ахти каждый встречный щенком называл, а меня пуще глаза стерегли, как корову блудливую? Большая радость! А Йорме с Кюлликки много ли слаще? Нет, Тиина, не буду я против Мирко Вилковича на сходе говорить.

– И я не буду, – твердо сказал Ахти. – Одно только скажу: нельзя нам будет этой осенью уйти – заподозрят подвох да нагонят и словят, как зайцев. Один год повременить надо. И я заодно с тобой, Хилка, уйду – нельзя мне будет вернуться: не примут меня, да и я уж не тот буду.

Мирко понял, что парень говорит верно, что так и надо делать: год минет, а там и позарастет все быльем, и Антеро забудется, Ахти же все рядом будет. А не зарастет, так все одно Хилка сложа руки сидеть не станет, уж лучше из семьи выйдет, чем в колодец. Только что сейчас она скажет? А Тиина?

– Устала я, – молвила вдруг Хилка. Румянец на ее щеках опять ушел, черты заострились, и прежняя бледность и изнеможение взяли свое. – Ахти верно говорит, я чую. Только кто мне сил даст зиму пережить, когда дальше ручья носа не высунешь, а с полуночи оборотни приходят? Когда одна, как ива сломанная? А?

– Год? – грустно улыбнулся Мирко, которому вновь в этот момент в Хилке причудилась Риита. – А что бы ты сказала, коли надо было тебе идти незнамо куда, искать незнамо что, а на том, найдешь ли, все надежды держатся? Мне вот, может, целую жизнь ждать суждено и не дождаться. Прости, коли что не так сказал, да мне, по всему выходит, виднее…

– Не винись, – отвечала Хилка. – Мне легче не станет, а себя растравишь. Все сделаю, как ты сказал. Вот зиму бы только… – Тут она побледнела пуще, чем была, – хотя куда уж пуще, и пошатнулась.

Тиина кинулась к ней, неожиданно ловко и крепко подхватила подругу, не дав той упасть, обняла, зашептала что-то утешительное и повела девушку вдоль изгороди, к ее дому. Через пять шагов она обернулась, посмотрела на парней выразительно – ступайте, мол, – и опять обратилась к Хилке, которую дурнота, видать, не отпустила еще – она еле переступала.

– Пошли, Ахти, воды принесем, – хмуро сказал Мирко. – Вот все и уладили, да только опять не ладно все, не так…

Несмотря на то, что холм Сааримяки был гранитной твердыней, ходить за каждым ведром к озеру не требовалось. Самый упорный труженик – вода – пробила себе ходы и в каменном теле, и колодцы по склону стояли часто. Ближайший был как раз там, где собиралась топиться Хилка. Туда парни, понятное дело, не пошли. Они направились к другому, пусть не самому близкому, зато был он около двора Суолайненов. Предстоял еще один трудный разговор, и Мирко даже как-то заранее сгорбился, хотя пустое деревянное ведерко вовсе не было тяжелым. «Хоть бы их дома не случилось, – подумал он. – Сейчас вот поработаем чуток, а перед вечером и зайдем, глядишь, за работой и развеется». Что именно должно было развеяться, Мирко не понимал. Он хотел только побыстрее покинуть Сааримяки, хоть на коне, хоть пешим, хоть в самый дремучий лес, но уйти.