Чужестранец

Девушка – теперь стало ясно, что это была действительно Хилка, – тоже немного оробела, увидев у калитки незнакомого плечистого парня, пристально рассматривавшего ее. Она по-женски даже оглядела себя – нет ли в наряде какого изъяна, что он так на нее уставился? – но одежда была чистой и справной, украшения не запутались, не рассыпались, волосы не разметались… И с чего это он? Но коль уж Ахти привел его с собой, значит, так было нужно. Может, как раз этот востроглазый чужак и принес ей весточку про милого? На самого Ахти она даже не взглянула.

– Доброго дня тебе, Хилка! – приветствовал ее Ахти, он собирался, видно, еще что-то сказать, но ей было не до бесед. – Вот это Мирко из Мякищей, с севера, – продолжил он поспешно. – Он коней на торг ведет, по дороге Антеро встретил. Вот у него все и узнаешь.

– Здравствуй, Хилка, – глухо и невесело начал Мирко. Горько было видеть это лицо – дважды за три дня любимое, но не то. Но, увидев глаза девушки, горящие светом надежды, и припомнив, что ведь в колодец она чуть не бросилась намедни, он превозмог себя. Сейчас нужно помочь ей, хотя бы и потому, что она была так похожа на Рииту. – Вот, оказывается, ты какова! – молвил он теплее: от принятого решения он почувствовал себя как-то сразу старше. – Глупость все же Антеро сделал, что ушел.

Девушка вспыхнула от смущения, и бледные щеки впервые за несколько дней залил румянец.

– Здравствуй, добрый молодец! – сказала она, и голос у нее был такой же, как у Рииты, даже «добрый молодец» прозвучало так, будто он снова оказался во вчерашней ночи у костра. – Как тебя величать прикажешь?

– Мирко Вилкович меня зовут. А ты попросту Мирко зови.

– Хорошо, – отвечала она, и после этих слов они словно вдвоем остались у калитки, будто и не было рядом белобрысых брата и сестры Виипуненов, да и все прочее – деревня, огороды, летняя жара – точно отступили на время. Она, слушая Мирко, говорила с далеким ныне Антеро, а он снова пребывал в минувшей ночи, и не золотое солнце ходило над ним в вышине, а искристые ночные светила.

– Скажи мне, ты и вправду Антеро видел?

– Правда видел.

– И какой он?

– Да, верно, такой же, как и ты. Умен да весел. Однако, видать, душа-то у него не на месте. Знает, кого за спиной оставил.

– Не надо так. Он вернуться за мной обещал, с собой забрать.

– Так обещал, значит? А что ж ты на сруб колодезный поутру вскочила? То-то радостно ему было бы возвратиться.

– Я и сама не знаю. Видение было, как он за болотом дальним в чужой деревне да с чужой…

– С девкой чужой? Не могло быть того, он ведь к тому времени едва на болота вышел. Да и не за сладкими утехами Антеро на север отправился.

– Знаю, только, неспокойно мне. Ведь как дед его, Тойво, помер, так все здесь ему постыло, кроме чащобы да болота.

– А ты как же?

– Может, и я тоже. Вот и ушел. А чтобы на шее не висла, он и обещал.

– Не скажи. Не таков Антеро, чтобы до того изолгаться и людей невзлюбить. Ты, смотрю, и впрямь его к сердцу приняла: то славишь, то лаешь.

– Скажешь тоже…

– Ты бусину его видывала? А теперь скажи, разве он там на красных девок за болотом любовался? Или Дед Тойво тоже за невестами все болота обошел?

– Нет, нет. Когда он в свою бусину глядел, он другой делался, прямо как в иное место попадал и оттуда с тобой говорил. Как будто он и здесь – и не здесь. И такой задумчивый делался, и рассказывал все про дальние края – не только про тот, что в бусине приметил, а про все, что у прохожих-проезжих наслушался.

– А тебе смотреть давал?

– Ага. С меня, дурехи, что взять? Кроме лугов, на которых холстины для беления раскатаны, да ручья, куда девки за водой ходят, чтобы те холсты смачивать, больше ничего и не разведала. А вот знак золотой – тот красивый был, светлый, словно солнышко.

– Так ты, выходит, видела там что? А мне он сказал, что никто, кроме деда, ничего разглядеть не смог.

– Нет, я смогла. Только два раза, более не вышло. А потом он эту бусину потерял, как в воду опущенный ходил. Зато, нет худа без добра, со мной больше говорить стал. А я так его слушать люблю… Постой, Мирко? А как же вышло, что ты бусину-то видел? Ведь пропала она? Или врал Антеро мне?

– Нет. Бусину он и правда утратил. Только она уж и не нужна ему стала: к тому времени нашел он место, что в ней видел, да и дед Йорма, думается, тоже. А коли так, ушла и бусина. Антеро случайно обронил, а я и нашел. Вот она – теперь веришь, что не басни баю?

– И верно, она. А я с самого первого слова тебе верю. Или я сказала, что нет? Коли так, прости. Я сейчас сама себя не помню. А он знает, что бусина его заветная к тебе пришла?

– Знает. Мы с ним ночью повстречались, на островине посреди болота. Есть там остров с двумя горбами.

– Помню, Антеро сказывал.

– Я там на ночлег остановился, а пока место для огня устраивал, возьми да на бусину и наткнись. А потом на знак этот залюбовался. А там и мне бусина стала разные дива показывать: воды великие, скалы, башни высокие, леса…

– А люди?

– Какие люди? А, нет, людей там не было, птицы одни. Старое это все было, будто брошенное давным-давно.

– Вот как. Мне бы такое повидать! А потом что?

– А потом ночь спустилась, я уж и почивать наладился, а тут слышу: снизу кричит кто-то – мол, пусти к костру обогреться. Я пустил, так и повстречались мы.

– А что говорили? Что он про меня сказал, про деревню нашу?

– Мало. Все больше про бусину да про то, как с дедом по болотам хаживал, про то, как от малого человека ее получил. А я сижу, смотрю и глазам не верю: где Антеро шагнул, там не человечий след, а кабаний! Ну, думаю, с лешим спознался, будь здоров, Мирко Вилкович: едва в чужой лес вышел, на тебе с хозяином сам-друг ночку у огня побалагурить. А наутро я к нему и подступился: если ты людского племени, зачем следы звериные оставляешь? А он пригорюнился так, будто и впрямь я секрет его разгадал, и говорит, что, мол, да, нечистый я, а сам смеется, и с ног срезы копыт кабаньих стаскивает: это, говорит, чтобы никто меня не настиг и след потерял.

– Правда-правда! Были у него такие копыта – он мне показывал, точь-в-точь как у вепря! Значит, не хотел, чтобы его догнали? Знал будто, что снарядят кого вдогон… А про меня-то, про меня хоть словечком обмолвился?

– Нет, чего не было, того не было, зря говорить не стану. Но слепой бы не увидел, что сидел он, как на муравейнике. И хотел сказать, да не мог. Потому что, как спросил я, не кинул ли он кого в деревне, так тут он взор и потупил.

– А после?

– А потом мы поели да рассказали друг дружке, как кому дальше идти удобнее – ему в Мякищи, мне до Хойры-реки.

– Хорошо расстались?

– Хорошо, по-доброму.

– А бусину что же, так легко он тебе оставил? Ведь не расставался с ней, в кармане вечно носил, нет-нет, да и поглядит – как там его деревня.

– Оставил. Это он сам и рассудил, что бусина моя теперь, что мне туда идти надо, куда она укажет. Я эту игрушку волшебную хотел было ему вернуть, а он не взял, руки за спину спрятал, будто боялся, что жадность одолеет. А как расставаться поутру стали, так взял, полюбовался напоследок и отдал, словно пуговицу медную.

– Значит, так тому и быть. Ему страны дальние, тебе бусина, а мне полотно белить – не перебелить. Даже привет не велел передать? Знал же, что через Сааримяки пойдешь…

– Не горюй, вернется Антеро. Не житье ныне на севере, он то поймет. А коли полюбится ему север, холмы наши, то все равно по родным краям тосковать станет – это ж надо камнем замшелым стать, чтобы такую красоту не помнить! Вот и надобна станет ему родная душа – он тебя и заберет к себе.

– Может, и так. Ему больше болота по сердцу были и еще озеро колдунье. Есть у вас там болота? И почему не житье?

– Почему не житье, это ты у стариков спрашивай, они лучше понимают – видели больше. Не про то разговор. Болота есть, конечно, только какие это болота? Так, болотины. Такого, как здесь, нет. Да и нигде, полагаю, нет более. А озеро колдунье – это не то ли, где баня стоит?