Страница 68 из 100
ГЛАВА ШЕСТАЯ
РАССТАВАНЬЕ С ДАВЫДОВЫМ
Наступила весна. Вскрылся лед на заливе. Разливаются реки. Тает снег на горах. Враг еще не сдается в последнем надрыве, И заставы таятся в дремучих лесах. Но конец уже близится схватки кровавой. Сладко плачет труба. День победы настал. Кульнев — в списке героев, увенчанных славой. За последний поход — он уже генерал. Воевали на севере — нынче ж на юге Неспокойно, и Кульнев отчислен на юг… «Что ж, не грустно ль, Денис? Будешь помнить о друге? Приходи посидеть… Разлучаемся, друг…» Беспокоен Давыдов: «Неужто разлуку Мне с тобою теперь суждено перенесть? Знаешь, буду я счастлив: жал Кульневу руку, Вместе с ним завоевывал славу и честь. Я влюблен до безумия…» — «Что же, приятно, Позавидовать только могу я тебе». — «Нет, потеряна вовсе она, безвозвратно, Нет ей места в моей бесприютной судьбе…» — «Я на двадцать один год постарше… Ты мальчик. Позабудешь любовь — прилетишь в Петербург…» — «Как, ты сильно любил?» — «Только, может быть, жальче Мне о ней вспоминать, чем тебе, милый друг… Я за двадцать семь лет всё в строю неизменно, Ни единого дня не бывал в отпуску, В Петербурге — случайно, как шли мы на смену, Лишь однажды, проездом, увидел Москву… Это было давно. Я гусарским майором В захолустье попал, в город старых оград. Там водил эскадрон по пустынным просторам, В одиночестве жил, обучая солдат… Скучно в тихой глуши. Тосковал я без фронта, Без огня, без опасности. Только порой Отводил себе душу, когда вдруг с ремонта Конь негаданно мне попадался лихой. Я скакал на нем в степь. Отводил себе душу. Край там тихий. Повсюду печать старины. И в усадьбах гаданья ничто не нарушит… Однодворцы толкуют про вещие сны… Время было такое: все празднуют свадьбы. Балы всюду. Знакомства. Волненье в крови. Вот однажды под липами старой усадьбы Повстречался я с ней… Объясненье в любви… Молчалив я, задумчив, ты знаешь, а с нею Разговорчивым стал. Всё рассказывал ей. Как мальчишка, бывало, встречая, краснею, Разлучусь хоть на час — и дышать тяжелей. Обручились. Готовили свадьбу. Но барский Погубил меня вздор. Захотела она, Чтоб я бросил свой полк захолустный гусарский И в отставку ушел навсегда… А война? Честь и слава моя — лишь солдатская жатва, Никогда не бросать боевую страду В дни похода дана мной Суворову клятва: Лишь тогда разлучусь, если мертвым паду… Если так… Ведь загадано жить мне сурово… Что же? Кульневу бросить родные полки? Возвратил я немедля ей данное слово, Вновь остался один — чуть не запил с тоски. Может статься, труднее забыть про печаль бы… Да однажды мне почту подносят к столу… Из депеш узнаю о походе чрез Альпы. Что ж, на Альпах отец наш… А я где? В тылу… Да к чему вспоминать… Только кликнет: „Ударьте, Дети, вместе со мной на врага…“ — почитай, Все поскачут за ним на рысях в авангарде — Победить иль погибнуть за отческий край… На ночь лягу и саблю кладу к изголовью, И оседланный конь вечно ждет у костра. На войне ли еще жить былою любовью? Для меня навсегда отошла та пора…» — «Я тебя узнаю, — тут Давыдов промолвил.— Вот такой, без упрека, без страха, борец Снился смолоду нам… Будешь в сказочной нови, Как Суворов, святыней для наших сердец… Нынче время такое, великие войны Приближаются к нашим родным рубежам. Если Кульневы есть среди нас — мы спокойны, Значит, солнце победы завещано нам». И по-юношески, говоря про разлуку, Резко дернув плечом и заплакав навзрыд, Вдруг, нагнувшись, целует он Кульневу руку. «Это я, как отцу… — тихо он говорит. — Если б все могли жить так, как ты… Всё — отчизне, Ничего для себя, ею — жить, ей — гореть, Не хватило б тогда и Гомеровой жизни, Чтоб героев таких в Илиаде воспеть…» Вздрогнув, Кульнев смутился: «К чему это, право? И сравненья излишни. Ты проще гляди… Ведь в боях сообща вырубали мы славу…» В дверь стучат… «Кто пришел? Ерофеев? Входи». Входит старый фланкер. Взгляд его озабочен. «Как вы жили одни? Кто за вами ходил?» — «Да скучал без тебя, если молвить короче. Я на ленте медаль для тебя получил. Славно ты там скакал да рубил ротозеев,— А подлекарь-молодчик фланкера сберег. Только что ты нарядный такой, Ерофеев? Что еще у тебя? Вот ведь… вроде серег». — «Их мне друг подарил — вроде как покрасивше. Подарил, говорит, он их мне для красы». — «Нет, не станет красивым те серьги носивший — Для красы, милый друг, у гусара усы… А уж прочее — попросту молвить — морока. Честью чист наш солдат… Ну, снимай-ка серьгу. — И промолвил потом, улыбнувшись широко: — Не грусти, Ерофеев, я, право, не лгу… А теперь — за работу… Быстрей собирайся… Уезжаем с тобой — прямо маршем на юг… Миновала страда зимних вьюг Оровайса… Ну, Дениска, прощай… До свидания, друг…» Он поднялся… Коснулся плечом перекладин Этой старой избы — перегнивших досок. Рядом с низким Дениской казался громаден, Да и в самом-то деле, конечно, высок…