Страница 65 из 100
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В том году раздольном оренбургской степью Днем и ночью темною двигались полки. Эскадроны грозные, растянувшись цепью, Вплавь переплывали ширь любой реки. И среди степей тех Берест триста сабель Вел из Липц упорно в дальние края, С кулаками пьяными песенки гнусавил, Против войска Фрунзе злобу затая. Но за ним погоня по пятам скакала, Полк свой вел Синицын по краям родным, Черными пожарами даль его встречала, И тянулся степью горьковатый дым. И метался Берест по степям, по кручам, Словно волк матерый, чувствуя беду, И с его отрядом по камням горючим Шла вослед телега на простом ходу. В той телеге тряской ехала Варвара, Спит, глаза открыты — всё ей снятся сны. Будто синим отблеском звездного пожара Глаза ее глубокие вдруг опалены. Мчался в бой Синицын. В память дней минувших Пики вдруг затенькают, пули запоют… Кони ли ретивые, истомясь в конюшнях, Землю оренбургскую злым копытом бьют? Не забыть Синицыну той минуты страшной: Вдруг он видит Береста прямо пред собой. Встретилися сабли в схватке рукопашной И скрестились сразу, как судьба с судьбой. Но бандиты дрогнули и умчались в бегстве, Двух врагов свирепых сеча развела. Задрожал Синицын — будто шашка в сердце, Берестова шашка в поздний час вошла… Степи опустели, будто сено скошено, И лежат убитые на сырой земле. Только конь контуженный стонет суматошно… Нету рядом ворога. Он один во мгле… И опять над степью шла в те дни погоня, Берест в страхе мчался в дальние лога, А вослед летели отборные кони: То Синицын, хмурясь, догонял врага… Умер утром мальчик — первый сын Варвары, Берест бросил тело в пожелтевший снег И опять по темным, диким крутоярам Продолжал в ту зиму свой шальной побег. Но погоня близилась, и кольцо сужалось На пылавших ярко молодых снегах. Час пришел — и вспыхнула, темная, как жалость, Зорька ошалелая на седых холмах. «Что ты плачешь, Варька? — говорит ей Берест.— Позабыла б лучше горькие потери, Всё равно кончается наша кутерьма, Я и сам-то, кажется, стал сходить с ума…» — «Плачу оттого я, что былые раны Не отжечь огнями, не отмыть водой… Ненавистник рыжий, с твоего обмана Жизнь моя несчастная стала горевой. Только лжой наносной сердце не насытится, Я пошлю в станицу нашу челобитьице: „Отпишите Вареньке: снова ль над станицами Запевают девушки песню о Синицыне…“ Ненавистник рыжий, слышишь: скачут кони, То за нами поиск мчится по степям…» Подымался Берест, плюнув на ладони, Саблею ударил по густым кудрям. И упала Варя прямо в снег нарытый, Прямо в снег, пылавший голубым огнем. Мчался Берест с бандой — цокали копыта, А вослед Синицын мчался в поле том. И зарыл он Вареньку на холме высоком… Отовсюду к склонам подступает степь. Ходят птицы странные — хоть с орлиным оком, Но по-соловьиному могут они спеть. ……………………………………… Вечно будем помнить фронтовые годы. Синяя поземка на заре метет, Скачут эскадроны, и уходят взводы, Вновь идет Синицын в свой большой поход. Снова вместе с Фрунзе пролетать заслоном, За Москву родимую проливая кровь, Только разве изредка на холме зеленом Вспомнится негаданно горькая любовь…ЭПИЛОГ
Три отряда было войск казачьих, — Память их жива в старинном круге… Не о том ли вороны судачат… Первый снег желтеет в Оренбурге… То не ветер с юга в полночь реял — То ночное зарево пылало В час, когда на тихие деревья Свет зари ложился тенью алой, В час, когда Синицыны — два брата, Казаки из тех степей былинных — О годах, прошедших без возврата, Вспоминали у станиц старинных. Говорил тогда Егор Синицын: «Как в отлете гуси-несчастливцы, По блескучим голубым зарницам Я ищу заветный путь на Липцы. В Оренбурге звонко плачут трубы, И грустят друзья по Приуралью. Поцелуй меня, казачка, в губы, Как помру — накрой пуховой шалью, — Чтоб лежал я средь степи широкой, Распростерт под крыльями заката, Где Варвара спит в земле глубоко, Где я с Фрунзе проскакал когда-то». 1939231. ПОВЕСТЬ О КУЛЬНЕВЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ДЕНИС ДАВЫДОВ ПРОЩАЕТСЯ С МОСКВОЙ
Шли обозы с утра вдоль снегов подмосковных, Переулки бегут — им названия нет, От луны желтый свет на сугробах неровных, И за окнами тает лазоревый свет. В полутьме карантин и деревья бульвара, Вот шлагбаум, вздыхая, поднял инвалид, Едут в низеньких санках два синих гусара, И Денис, чуть взлохматив усы, говорит: «Видно, мне суждено быть смертельно влюбленным, Ведь былое ушло, примелькалось, как сон, Только вспомню глаза с тем оттенком зеленым — И опять навсегда безнадежно влюблен. Разве можно забыть эти смуглые плечи, Чуть приглаженный локон, совсем золотой? Подойдешь, поглядишь, и покажется — нечем И минуту дышать тебе в зале большой. Горе видеть ее, горе вовсе не видеть Лебединую шею и грудь с жемчугом, Кто меня мог еще так надменно обидеть И улыбкой одной искупить всё потом? Вот пахнуло из труб дотлевающим торфом, Над Москвой разнесло голубую пыльцу… А давно ли еще я скакал под Вольфсдорфом — Опишу как-нибудь тот урок сорванцу… Ведь за Выборгом снова теперь неспокойно, На суровых просторах финляндской зимы, Испытанье пришло — приближаются войны, Те, в которых умрем иль состаримся мы. Собирается снова наш круг знаменитый: Славный Кульнев, Раевский, Тучков и Барклай. Наше время приспело! И топчут копыта Миллионом озер призывающий край. Там и Багратион… Что другим не по силам, По-суворовски просто вдруг сделает он, — Для меня неизменно он будет Ахиллом В Илиаде уже наступающих войн…» В переулке огни. И теснятся кареты. От резных фонарей на снегу полоса. Строгий мрамор колонн. Вензеля и портреты. Старый польский гремит, и слышны голоса. Синий выступ окна полукружием вогнут. И проходит Денис мимо круглых столов, — Он в широких чикчирах, и ментик расстегнут, И топорщатся черные стрелки усов. «Что ж, Денис, уж теперь не грусти, не печалься, И любовь отошла, как недавняя быль, Ведь с другим она здесь — то закружится в вальсе, То, глаза опустив, начинает кадриль…» «Объяснись!» — «Не хочу. Танец мне был обещан! Мы уедем сейчас…» — «Нет, Дениска, постой». — «Почему?» Из-за плеч улыбнувшихся женщин Промелькнул ее локон, такой золотой… «Лучше жизнь в боях, с фланкировкой, со славой, Если слову любимой и верить нельзя…» — «Что ж, в сугробах есть дом за Тверскою заставой — В этом доме давно ожидают друзья…» Беспокоен приятель. «Печалишься, юноша?» — «Нет, клянусь, не грущу!» — «Что же, едем скорей! Мы в приятельском споре за чашею пунша Позабудем сейчас о невзгоде твоей…» Вот и дружеский дом выплывает из мрака. Круг друзей неизменен и праздничен весь. Из лимонного сока, воды и арака На широком столе зажигается смесь. И почти до утра холостая попойка, Разговор о любви и о близкой войне. «А не время ль теперь? Ведь заказана тройка. Попрошу иногда вспоминать обо мне… Знаю, там завоюем отменную славу, На далеких ботнических злых берегах, Может, я не убит был под Прейсиш-Эйлау, Чтоб погибнуть в бою на финляндских снегах». Кони поданы. Тонко звенит колоколец. Расставанья пора. Песня. Топот копыт. Мимо белых оград, мимо сельских околиц По дороге на Тверь снова тройка летит…