Страница 23 из 49
Но мы еще поговорим об этом. — И замполит ушел.
Энергичный человек этот Любимов. Почти никогда не сидит. Все ходит, ездит, говорит с людьми.
Заметит десятки недостатков, заставит устранить. Иногда он казался привередливым, и летчики дулись
на него. Однако в душе каждый уважал замполита за любовь к порядку, за смелость и умение вести
воздушный бой.
Любимов не пропускал ни одного вылета, летал, сколько позволяло время. Любил майор сразиться
с противником и дрался хорошо, грамотно, храбро.
Таков наш комиссар, как называли мы его по старинке, майор Любимов — худощавый,
небольшого роста, с черными усиками и выразительными темными глазами.
...По деревне Алферьево идет молодежь. Серые солдатские шинели, ботинки и обмотки на ногах
свидетельствуют о том, что идет пехота. Мы смотрим на них грустно, уж больно неказистая у пехоты
форма. Но... они оказались летчиками. Последними летчиками выпуска 1942 — 1943 годов.
Мне приказали вести этот строй в столовую, казарму, а потом назначили старшим над молодым
пополнением.
Сержанты слушались меня не только как младшего лейтенанта, но как летчика, совершившего
более двухсот боевых вылетов. Это было не только подчинение, но и уважение, и мне командовать
такими сержантами было нетрудно.
Через месяц меня назначили на должность командира звена. Черепанов не возражал, когда в свое
подразделение я отобрал лучших летчиков — Абрамова, Калюжного и Савченко.
Характеры у летчиков разные. Абрамов — небольшого роста сержант, молчаливый, спокойный. Он
очень любит летать. На замечания реагирует быстро, ему очень хочется стать хорошим летчиком.
Калюжный — страстный шахматист, любитель литературы и новостей. Он мог часами говорить об
искусстве, книгах, кино. Когда проигрывал в шахматы, спокойно кричал: «Я слабак», и смешно было
видеть его огромную фигуру на полу: тем, кто проигрывал, по нашим правилам следовало пролезть под
столом.
Как-то Абрамов предложил Ленчику сыграть с командиром. Калюжный посмотрел на меня
вопросительно: «Разве командир звена умеет играть в шахматы?» — и предложил партию.
Тотчас же нас окружили летчики. Калюжный проиграл подряд две партии. Он злился — как так,
всегда выигрывал, а сейчас...
— Случайность. Разрешите еще раз? — попросил меня сержант.
— Нет, достаточно, — возразил я ему.
— Ну еще одну, только одну! Это вы случайно выиграли.
— Хорошо, — ответил я летчику, — если я обыграю вас, вы пишете расписку: «Я слабак, признаю
ваше первенство и без личного вашего приглашения никогда не сяду за шахматный стол».
Калюжный согласился.
Леня видел во мне начинающего игрока, которому просто повезло. Авторитет Ленчика вырос
необыкновенно быстро, и он хотел его закрепить во что бы то ни стало. Калюжный был уверен в
выигрыше.
У меня в голове зрели другие мысли. Летчик самоуверен. Это лишнее — в бою может подвести.
Нужно сбить с него спесь, укрепить свой авторитет, авторитет командира звена. Нужно, кроме того,
отвлечь его от шахмат, чтобы был ближе к бою.
Шахматная школа Мовчана не подвела. Я выиграл. Калюжный забрался под стол, крикнул: «Я
слабак!» — и написал расписку, которую я хранил несколько лет.
Звено наше стало лучшим в полку. Летчики много летали, тренировались в воздухе: групповая
слетанность, воздушные бои.
Где-то на юге Покрышкину удалось доказать преимущество полетов парами и четверками перед
полетами звеном, состоящим из трех самолетов. И мы разрабатывали повороты звена-четверки «Все
вдруг».
В середине февраля 1943 года полк перебросили на юг — в район Сухиничи. Намечалась операция
на жиздренском направлении. Недалеко от деревни Рысня укатали аэродром, мороз прибавил крепости
твердому грунту, и «яки» не проваливались ни на взлете, ни на посадке.
Из штаба 1-й воздушной армии пришла инструкция по расчету дальности и продолжительности
полета на Як-1. Кто-то из штабных офицеров придумал наилучший (по его мнению) способ
использования истребителей. Зачем сопровождать штурмовиков непосредственным прикрытием? Не
лучше ли, чтобы истребители находились над линией фронта, а группы «илов» поочередно проходили бы
эти зоны.
Истребители могут в этом случае прикрыть шесть-семь групп за один вылет. К тому же, если полет
выполнять на малых оборотах мотора на «затяжеленном» шаге винта, время патрулирования
увеличивается вдвое.
Этот режим летчики назвали «хитрым».
Дело в том, что творцы нового способа не подумали об одном — о скорости. Летчики «висели»
над линией фронта на минимальной скорости. А Ме-109 приходили на большой, и в первые минуты боя
нам приходилось очень туго.
Позднее Покрышкин отверг такой способ патрулирования. «Скорость, высота, маневр, огонь» —
вот предложенная им формула.
Операция на жиздренском направлении оказалась не совсем удачной. Третьего марта мы вернулись
в Алферьево и с ходу включились в Ржевско-Сычевско-Вяземскую операцию.
Ржев дымился, каждый метр нашей русской земли доставался с боями. Враг, обороняясь, отходил
на юг — на Сычевку, Вязьму.
Под Сычевкой погиб Володя Шурыгин. В одном вылете мы штурмовали отходящие на юг колонны
фашистов. Автомашины застревали в снегу, немцы удирали на повозках, которые непрерывно двигались
от линии фронта к Вязьме. Неожиданно появились Ме-109. Преимущество их было бесспорным —
высота, скорость, неожиданность.
В бою Володя сбил один Ме-109, но сам был подбит и приземлился в поле, на территории, занятой
врагом.
Позже партизаны подробно рассказали о героической смерти летчика. Володя поджег свой самолет
и укрылся в деревне. Но утром нагрянули фашисты. Шурыгин отстреливался до последнего патрона и
убил несколько фашистов. Когда они подожгли дом — он покончил с собой, но в плен не сдался.
Через несколько дней меня принимали в партию, и я с болью подумал, что Володю сегодня тоже
приняли бы, обязательно приняли.
...Враг все быстрее и быстрее откатывается на юго-запад, к Смоленску. Скоро фронт передвинется
так далеко, что авиация не сможет выполнять задания: не хватит запаса горючего, а новые аэродромы не
успевают готовить.
Командира полка вызвали в Москву, и я отвез его на По-2 в Тушино. На обратном пути возле
Волоколамска попал в настоящую метель и с трудом нашел свой аэродром. Зима нехотя сдавала свои
позиции. А через два дня солнце растопило снег на асфальтовых дорожках. Нужно было лететь за
Черепановым, и я сомневался, смогу ли сесть на лыжах. Так и получилось, прилетел на лыжах, а
вернулись с командиром на полуторке.
По приказу из Москвы полк перелетел, в Кулешовку, что севернее Вязьмы. Летали под Смоленск,
Ярцево, Издешково. Но весна давала себя знать, и вскоре раскисшие грунтовые аэродромы связали
действия авиации. И немцы и мы резко сократили полеты.
— Поедете с Винокуровым на курсы заместителей командиров эскадрилий, — объявил Черепанов.
— Через два месяца быть в полку. Понятно?
— Понятно, товарищ подполковник.
На По-2 мы должны были вылететь в Алферьево, там рассчитаться и далее поездом.
Механик принес наши чемоданы, проверил мотор. Все готово к отлету. Но как взлетать? Кругом
раскисший грунт. Мы убедились — взлететь невозможно. Доехать же другим транспортом тоже нельзя.
Фашисты специальной машиной — путеразрушителем повыворачивали рельсы и шпалы на участке
Вязьма — Гжатск. До Москвы теперь можно добраться только через Алферьево самолетом.
— Идите-ка спать. Завтра приходите пораньше, — приказал комиссар полка.
С рассветом мы снова были на аэродроме. Но раньше нас пришел туда Любимов. Он нашел места,
еще не раскисшие, покрытые тонкой пленкой льда. Солнце еще не добралось до этого участка. Мы