Гайдар

Ивантер находил, приглашал, уговаривал, убеждал сотрудничать в журнале всех, кто мог написать или хотя бы рассказать о чем-то необыкновенном или просто интересном.

Журнал рассказывал о дорогах Древнего Рима, о гибели Помпеи, о скрипках Страдивариуса и Гварнери, об истории создания «Робинзона», о театре Шекспира.

«Пионер» писал о том, как Менделеев раскрыл тайну французского бездымного пороха, объяснял, что такое охота с фотоаппаратом, публиковал письмо смешного чудака инженера Гидролюбова, который утверждал: вода «самое нужное и интересное вещество на свете». Из номера в номер печатались очерки о том, какой станет Москва, когда построят метро, проведут канал Москва - Волга и воздвигнут Дворец Советов.

Когда мир был захвачен эпопеей челюскинцев и на вес платины шла каждая строчка о жизни на льдине и ходе спасательных работ, «Пионер» печатал рассказ капитана Воронина, переданный по радио из Уэлена по просьбе Ивантера.

Для «Пионера» писал Михаил Кольцов. Впечатлениями о поездке во Францию делился всегда медлительный в работе Исаак Бабель. Приезжая из Ленинграда в Москву, в редакции непременно появлялся академик Евгений Викторович Тарле. Собирали ребят. Тарле рассказывал о пиратах или французской революции. Беседу стенографировали, обрабатывали, и она появлялась в ближайшем же номере.

Очерком «Как я пишу» начиналось знакомство читателей журнала с Эдуардом Багрицким. Тут же была помещена «Дума про Опанаса». А уже в следующем номере Багрицкий выступал с письмом Коле Копыльцову по поводу Колиных стихов.

Когда Багрицкий умер, то рядом с некрологом поместили и его «Песню четырех ветров». Настоящая поэзия, считал Ивантер, как и всякое искусство, доступна не только взрослым.

Для «Пионера» хотелось писать, хотя платили здесь меньше, чем в толстых журналах. Быть приглашенным в «Пионер» считалось за честь. И от приглашения редко кто отказывался. Когда перед ним, бывало, стоял выбор: толстый журнал или «Пионе р» - предпочитал «Пионер».

Его дебютом в журнале был рассказ «Пусть светит», приуроченный к пятнадцатилетию комсомола, история двух комсомольцев, Ефимки и Верки, которых поздно вечером подняли по тревоге (наступали белые!), но в бой не пустили - поручили спасать беженцев. И ребята спасли.

Но глубокой ночью, когда еще никто не знал, удастся ребятам спасти беженцев или нет, произошел у Ефимки разговор с матерью:

«- Мне сорок седьмой пошел, - жаловалась мать, - …я тридцать лет крутилась, вертелась. И вдруг что же… Погас свет. Зажужжало, загрохало. И не успела я опомниться, как на, возьми, - шалаш, лес…

- Вот погоди, - успокаивал Ефимка, - отгрохает война - и заживем мы тогда по-новому. Тогда такие дома построят огромные… в сорок этажей. Тут тебе и столовая, и прачечная, и магазин… Почему не веришь? Возьмем да построим. А над сорок первым этажом поставим каменную башню, красную звезду и большущий прожектор… Пусть светит!» Это была глава из второй, неосуществленной части «Школы».

Писал увлеченно. Любил возвращаться к старому. Когда ж прочитал «Пусть светит» на журнальных страницах, огорчился. Сюжет, характеры, отдельные выражения - все было взято как бы напрокат у самого себя. Разочарование было столь велико, что потом не включал «Пусть светит» ни в одну свою книгу.

Зато удачно переписал рассказ «Патроны», почти десять лет назад напечатанный в пермской «Звезде». И по особой просьбе Ивантера принес маленькую заметку о себе - «Обыкновенная биография в необыкновенное время».

В ней коротко поведал о детстве, о службе в армии, о первых книгах. Тут же признался в запоздалой немного любви к «Пионеру»: «В журнале «Пионер» печататься начал я недавно. Это, конечно, моя ошибка. Нужно было начать раньше. Журнал веселый, боевой, с крепким читательским активом. По высказываниям ребят, по письмам «редакцию очень и очень полезно бывает проверять свою работу…

Устроила редакция «Пионера» мой творческий вечер, - тоже было неплохо, и услышал я для себя немало важного и полезного…»

Обыкновенная биография Боба Ивантера

Ивантер прочитал заметку - и расхохотался.

Оказалось, они ровесники (Ивантер на полгода моложе).

Летом девятнадцатого Ивантер поступил на Харьковские командные курсы, которые тут же перевели в Киев.

В те жаркие августовские дни, когда он стал командиром курсантской роты и за пять суток из ста восьмидесяти бойцов у него осталась едва половина, они с Ивантером воевали где-то совсем рядом…

Ивантер считал, что потом ему крепко не повезло: на Южном фронте Боб заболел тифом, в боях больше не участвовал. И это мучило его все годы. Болезнь избавила Боба от многих тягот войны, а он хотел, как все в ту пору, «оказаться достойным опасностей, встретить лицом к лицу голод, и усталость, и пули, и, если придется, допросы в контрразведке».

Так, наверное, думал Ивантер, во всяком случае, так написал в отличной своей повести «Четыре товарища», рассказывая о том, какие мысли пронеслись в голове недавнего гимназиста, красноармейца Миши, когда Мише предложили вместо фронта тихую должность в политотделе.

Повесть эту Ивантер написал несколько позже, когда он оставил журнал и у него появилось много свободного времени для собственной литературной работы.

В повести четверо красноармейцев, которые отбились от своих, заняли удобную позицию вблизи расположения белых и, выкрав у белых пулемет, голодные, в снегу, под открытым небом, подсчитывая после каждого залпа оставшиеся патроны, продержались, несмотря на атаки, трое суток, пока не приспела помощь.

Ивантер, конечно, не знал его рассказов «старого красноармейца», десять с лишним лет перед тем напечатанных в «Красном воине». Тем поразительнее, что их с Бобом мысль «старых солдат» работала в одном направлении.

…В двадцать первом, после армии, с тоской по несовершенным подвигам, посланный учиться в Москву, Ивантер отнес документы в Государственные Высшие режиссерские мастерские Всеволода Мейерхольда. Здесь был творческий конкурс. Ивантер его выдержал. И Мастер (как звали Мейерхольда), трудный в повседневном общении человек, который работал лишь с теми, кого «замечал», Ивантера «заметил», сделав у себя в театре помощником режиссера (и позднее дав рекомендацию в партию).

Но студенты мейерхольдовских мастерских никакой стипендии не получали. Больше того, им приходилось еще самим делать небольшие взносы. Ивантер, чтобы прожить, поступил хроникером в РОСТА, потом в газету «Труд». Писал агитпьесы.

Но требования Мейерхольда к своим ученикам были громадны. Ивантеру начало казаться, что его актерские и режиссерские способности недостаточны, и все же, поступив весной двадцать пятого на штатную должность в «Пионер», сделав тем самым выбор между журналистикой и сценой, продолжал совмещать обязанности секретаря редакции с обязанностями помощника режиссера в театре Мейерхольда.

Может, это шло от характера или от уроков, полученных в мастерских, только, глядя в редакции па Ивантера, трудно было представить, что он журнал делает. Скорее он в журнал играл. Ивантер никогда не выглядел задерганным, никогда никого не встречал с той миной важности, которая ложилась на чело иных главных редакторов. В отличие от последних Ивантер был еще и прекрасно доверчив, печатая с обещанием «Продолжение следует» первые главы еще не законченных вещей, пе сомневаясь, что к нужному сроку будут и остальные.

Подвели Ивантера одни только раз. И подвел Боба он.

В Хабаровске в 1932 году задумал новую повесть. Она должна была стать продолжением «Школы».