Гайдар

Всего она взяла двадцать два рубля: у кого пятерку, у кого трешку, у кого рубль. И прятала в разных местах. А теперь забыла в каких. Он ходил вместе с ней, помогая искать. Пятерку и две трешки удалось найти быстро, а остальное - никак. Ребята исподтишка начали девочку дразнить. Она прибегала к нему плакать. Он объяснял мальчишкам, что дразнить ее нехорошо. Она совершила проступок, но проявила и большое мужество, когда созналась. Не каждого может на это хватить.

Спросил у Шишмарева, нельзя ли ему внести недостающие деньги. Шишмарев ответил, что нельзя, ради самой же девочки. Тогда, пойдя с нею в очередной розыск, подбросил рубль и две пятерки и дал девочке их найти.

…Если днем, до ужина, был занят в своих отрядах, то есть у Сони, где находился Тимур, или в «горнострелковой роте», в которой числился командиром, то вечером его приглашали в Нижний лагерь, к старшим ребятам.

Он рассказывал у костра о первых комсомольцах и арзамасском своем товарище Пете Цыбышеве, о друге-курсанте Яше Оксюзе, о разведчице Маше - Насте Кукарцевой. Если же спрашивали, будет ли про все это книга, отвечал: одна уже написана. И читал по памяти отрывки «Школы», а затем что-нибудь из «Дальних стран».

В каждодневных встречах с ребятами приходило ощущение наконец-то найденного пути. Оно рождалось не из того, как ему хлопали (народ тут был на знаки внимания щедрый), а из того, как слушали, хотя ребят набиралось много, какие задавали вопросы. И когда смотрел при отблеске затухающего костра на ребят - на их то серьезные, даже напряженные, а то улыбающиеся лица, - сомнения и собственные беды отступали куда-то далеко-далеко. Лишь по ночам, растревожась от собственных рассказов, видел во сне одни и те же повторяющиеся картины прошлого: вагон специального поезда, а он адъютант у Ефимова; киевские командные курсы, «случайно становлюсь комиссаром отряда… выше… выше… Срыв… и точка…».

Или: «Арзамас… Похороны Яшки… Зойка… Поезд командующего… Серпухов… У главкома… Срыв… больница».

Рано поутру шел к морю. Первая же волна, в которую нырял, смывала остатки ночных снов.

И впервые за две недели после того, как были закончены «Дальние страны», снова захотелось сесть за стол: припомнился эпизод, из которого мог получиться рассказ, а то и маленькая повесть. К тому же из «Молодой гвардии» неожиданно пришло очень теплое письмо.

В лагере прижился. Все - от Шишмарева до вожатых - просили, чтобы пожил у них подольше. Он не возражал. Центральное бюро в Москве тоже. Он мог остаться в Артеке до глубокой осени и начать новую книгу…

* * *

Записи в дневнике: «Пробовал работать - сорвано» .

«Не могу работать» .

«Хватит. Опять начинаю работу. Все расчеты, объяснения, разговоры - все потом» .

Последняя запись в артековской тетради: «Сорвано. Выезжаем в Москву».

В Москве узнал: у него больше нет семьи.

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

Отступление

20 января 1932 года.

«Северный вокзал. 17 час. 55 мин. Я стою у ярко освещенного окна транссибирского поезда Москва - Владивосток. Гудок. Сквозь холодное толстое стекло я вижу, как самый хороший мой товарищ, мой маленький командир - Тимур Гайдар улыбается и поднимает руку, отдавая прощальный салют».

…В Москве не находил себе места. Мир оказался невыносимо тесен. Снова нужно было поскорее уехать. Но куда? Он уже не был настолько молод, чтобы ему было все равно куда. Да так никогда и не было: всегда тянуло к своим. В Ленинград поехал из-за Галки, в Пермь - из-за Коли Кондратьева и Шурки Плеско, в Архангельск…

В Архангельск можно было вернуться и теперь, но это было бы не легче, нежели остаться в Москве. Однако ему повезло. Секретарь Архангельского крайкома партии Сергей Бергавинов получил назначение на Дальний Восток, брал с собою в Хабаровск Шацкого. А Шацкий пригласил старых работников «Правды Севера». Звали него.

Старые друзья на новом месте - это его устраивало.

Он выехал в тот же вечер и в Хабаровск попал двадцать восьмого. Дал телеграмму, но его не встретили. Плутая в темноте и не веря, что кого-нибудь застанет, отыскал приземистый каменный домик редакции. Там был дежурный, совсем еще мальчик, Витя Королев.

Витя нетерпеливее всех ждал его приезда. Особенно после того, как Петр Кулыгин дал ему прочесть «Школу». Зная об этом нетерпении, Шацкий поручил Вите его встретить, оставив дежурить машину и шофера, а Витя проспал…

Сколько мог успокоил парнишку и отправился в общежитие редакции, где ему было приготовлено место. Двери открыл другой парнишка, но постарше, который тут же нырнул обратно в постель, под груду одеял и пальто. Это был художник и сотрудник редакции Борис Закс, с которым судьба свела его надолго.

В редакции увидел всех своих: Кулыгина, Фетисова, крестника Кольку Пантелеева и, конечно, Шацкого, который тут же выставил всех из кабинета, чтобы расспросить, как самочувствие, что удалось написать после «Школы» и «Четвертого блиндажа». И еще спросил, есть ли деньги, а то можно дать. И велел занести в тетрадь приказов, что «Тов. Гайдар А. П. с 30 января с. г. назначается постоянным разъездным корреспондентом с окладом жалованья в 300 руб. в месяц. За эту ставку (300 руб.) тов. Гайдар обязан дать четыре полноценных очерка в месяц. За весь материал, даваемый сверх этой нормы, тов. Гайдар получает гонорар в общем порядке».

Итак, оклад его был хорош, а условия нелегки. За первые три недели не дал в газету ни строчки. А четыре материала за месяц сумел написать только в июле. Здесь была совсем иная обстановка, нежели, по-местному выражаясь, «на западе», то есть за Уральским хребтом, словно попал в другую страну.

«На полях Маньчжурии в течение уже трех месяцев гремят орудия, - писала 1 января 1932 года «Тихоокеанекая звезда», в которой теперь работал. - Война в Маньчжурии - это зарница надвигающейся новой мировой империалистической бойни. В новом году мы ответим своим врагам на все провокации ростом социалистического строительства и героической борьбой за окончание пятилетки…»

По сообщению ДальТАССа, атаман «Семенов организует белые банды… План переброски корпуса белогвардейцев с Балкан в Маньчжурию прорабатывается в Париже и Мукдене». В других материалах говорилось, что Япония самовольно пользуется КВЖД для перевозки своих войск. Как писал один французский журналист, хотя Япония воюет с Китаем, главной целью этой войны является «прежде всего захват советского Дальнего Востока».

В Москве был задержан подданный европейской державы, который пытался совершить покушение на японского посла в Москве с целью втянуть Советский Союз в войну с Японией.

Если где- то в ближайшее время и должно было начаться, то в первую очередь здесь. Хабаровск делался чем-то вроде прифронтового города. Ион, кажется, приехал вовремя.

Когда не ладилась вторая книга «Школы», с грустью думал, что придется снова пойти работать в газету. А теперь возвращение к журналистике было выходом. Сесть за новую книгу он пока не мог: не мог сосредоточиться, не мог оставаться один. Теперь же рядом были друзья, ион снова ощущал близость тяжелого, дымного, но боевого и, несомненно, героического времени.

Дорог был каждый оставшийся до возможного конфликта час, ион как газетчик обрушивался на все, что сегодня мешало строить, а завтра могло помешать воевать.

Он писал о некоем Пузанове, который вдруг закрывал инвалидную артель, присылая милиционера с приказом: «Удаляйтесь отсюда, инвалиды…» И все это, замечал о н, «несмотря на постановление ВЦИК… о том, какие преимущества и льготы дарованы инвалидной кооперации».

Он сообщал о загадочном случае, когда вдруг закрывался продуктовый распределитель рабочих-полиграфистов. Было неизвестно, по чьему приказу. И краевой прокурор тов. Андреев требовал «срочно сообщить, откуда получены вымышленные сведения об опечатании распределителя».