Гайдар

Телеграмма была написана латинскими буквами. Для объяснения с радистом припомнил все школьные и самодеятельные уроки французского.

И все же не было в его журналистской практике ничего сложнее и ответственнее того, чем он занимался теперь.

Простая арифметика

Шел пешком в район. По дороге встретил группу крестьян: направлялись за полторы сотни километров на заработки. В первой же конторе лесосплава мужикам с невиданной по тем временам щедростью выдали хлеб, сахар, рыбу, чай, табак, по десятке - деньгами, и все только авансом: на сплаве не хватало людей.

А вечером ему пришлось присутствовать на собрании в Тоемском сельсовете с участием секретаря райкома. Сельсовет должен был дать по меньшей мере 160 человек на Пинегу, где была «заготовлена основная масса древесины». До посева яровых оставалось две недели. И «никто не хотел уходить на далекую Пинегу».

Помещение было набито до отказа. После доклада предрика секретарь райкома сказал, что прямо сейчас надо набрать требуемую рабочую силу. «Сначала он просил, потом настаивал и наконец пообещал применить… меры экономического воздействия, то есть снять с кооперативного снабжения».

Мужики зашумели, достали измятые листы «Крестьянской газеты» и «Бедноты», где рядом с «новым законом о сельхозналоге жирным шрифтом были напечатаны статьи о необходимости увеличивать и улучшать посевную площадь».

Но как бы в ответ кто-то «вытянул» местную газету, где «горячая боевая статья призывала ни в коем случае не допускать недосплава и осушки с таким трудом заготовленного, дорогого леса».

На собрании столкнулись хлеб и лес. О н понимал: со стороны РИКа нужна была большая предусмотрительность, организованность и четкость, чтобы «не дать одному раздавить другое».

Однако не было ни предусмотрительности, ни организованности, ни четкости… В чем же дело? Попробовал разобраться.

«Верхне-Тоемский район, - подсчитал он, - имеет 11 485 га фактически засеваемой площади… Своего хлеба, конечно, не хватает, а кооператив дает с перебоями по норме три-пять кило в месяц на едока. Отсюда желание как можно больше заготовить своего хлеба. Тем паче что в соседних районах купить его негде».

Значит, хлеб нужен. И утверждение, что «в Северном крае главное - это лес, а не хлеб», неточно. А если неточно, то «голым административным нажимом» здесь «многого не добьешься». Надо считать. Нужно думать. И не только о том, что необходимо сегодня, но и о том, что может понадобиться буквально завтра.

Проведя самостоятельное обследование, пришел к выводу: грубейшая ошибка Тоемского РИКа - в некоторых деревнях имелась «избыточная рабочая сила», которую бросили на речонку Тойму, где работы всего на 15–20 дней. Когда ж всерьез понадобилась рабочая сила для Пинеги, «то принялись за всех остальных», то есть за тех, кто охотно пошел бы поработать по соседству на Тойму и справился бы со сплавом за пятнадцать суток, чтобы вернуться к посеву.

А в результате в Тойме хлеб и лес, «вместо того чтобы шагать рядом, озлобленно посмотрели друг на друга». Недоразумение? Случайная ошибка? Он изучает дальше и видит: райисполком ничего толком не сделал «для действительной, а не формальной организации бедноты». Тем более что в этих местах издавна сложились «предпосылки для коллективизации». Люди тут никогда не работали в одиночку. Если человек уходил на сплав, его участок обрабатывал сосед. На следующий год менялись, то есть народ сам издавна нашел разумную форму кооперации, где не сталкивались ни хлеб, ни лес, где существовало товарищество и взаимопомощь. Местному руководству следовало только присмотреться, прислушаться и воспользоваться мудростью и опытом народа.

Проблемы коллективизации занимали его всерьез. Глубокой осенью двадцать девятого посетил недавно возникшую коммуну «Новый путь», посвятив ей очерк, который занял 7 ноября большую половину праздничной газетной полосы.

Живя в коммуне, посмотрел все: как работают, сколько инвентаря, что едят, как решают свои вопросы.

Ели по трудным тем годам хорошо: каждый день щи с мясом (в обед и на ужин). Кроме того, каши, треска, чай, сахар, хлеб (по килограмму на едока). Стоимость же всего питания - шестьдесят копеек на человека. Столько же стоил самый посредственный обед в столовой. «Выгоды общего стола, - замечал, - несомненны».

Пятьдесят шесть членов коммуны сняли урожай, который был на восемь процентов больше, нежели у единоличников-соседей. В только что отстроенном доме на семьдесят человек давалась одна комната на двоих, но после сбора урожая в коммуну пришло еще без малого сто человек. Дом стал тесен: «Кто знал, кто думал, что два семейства, объединившиеся в коммуну, разрастутся так скоро».

Сразу понадобилось «строить другой - на сто-двести человек». И одновременно скотный двор «до американскому типу», то есть с кормушками и вагонетками.

Тем временем на общем собрании определилось направление коммуны - животноводство. Единогласно вынесли решение: беременные женщины за счет коммуны получают отпуск (вещь в ту пору почти неслыханная). Это, впрочем, не мешало женщинам заявить коллективную претензию - им не выдали обещанные к празднику сарафаны.

Может быть, иные стороны коммуны были наивны, как наивна была сама форма коммуны вместо артели, но для людей, которые долгие годы не видели ничего, кроме нужды, приход в хорошо налаженный коллектив, во главе которого стоял хозяйственный и вполне надежный человек Яков Шунин, был выходом, а по мере роста достатка труд и быт могли уже складываться по-иному…

«Я пишу главным образом для юношества»

Одновременно заканчивал книгу, начатую в Москве. Книга была мучительной: мало верил в себя.

«Дни поражений и побед» приоткрыли дорогу в литературу - и принесли много разочарований. Мечтал: будут зачитываться. А критики писали: «Ценный бытовой материал гибнет благодаря неумению». Он видел за страницами повести больше, чем сумел рассказать.

Неудачу свою переживал втайне. Попав в «Красный воин», старательно обходил все, о чем писал прежде. Хорошо чувствовал газетный объем. Легко вписывался в отведенный «строкаж», пока не заметил: всегда столь послушный материал перестал вдруг ему повиноваться. Что ни рассказ, то «продолжение следует». В трех номерах шло «Бандитское гнездо», в четырех - «Левка Демченко».

Воспоминания о войне, эпизоды солдатской жизни, которые он вроде бы даже и гнал от себя, оказывается, жили, зрели в нем и рвались нарушу. И однажды изумился простоте самому себе заданного вопроса: а почему бы не рассказать о том, что случилось с ним, Гайдаром, на войне, с самого начала, но уже цю-иному?

Новая книга, размышлял он, тоже будет автобиографической. Но сюжет острее. Неожиданностей и внезапных поворотов больше.

Взять, допустим, тот же маленький плоский маузер. Он достал его, когда уже началась революция. А можно бы написать - прислал с мировой отец, когда еще ни у кого из мальчишек оружия не было.

Его отец благополучно провоевал и мировую и гражданскую, а в книге отец погибнет.

Когда бывший приятель Федька попытался в реальном училище отобрать у него маузер, на помощь без всяких просьб пришли ребята из «параллельного» класса. А в книге можно сделать так: время сволочное, реакция торжествует. Сергей Горинов… или (чтоб их уже не путали), скажем, Борис Гориков, либо должен сдать маузер, подарок отца, предав его память, либо… либо бежать из дома. Борис бежит. И в награду за верность маузер спасает его в поединке с другим подростком, который тоже бежит из дому, но к белым.

Одним словом, все события будут так или иначе связаны с револьвером. Ион назовет книжку, как у Маяковского в «Левом марше», - «Товарищ маузер». Или просто «Маузер». И тогда ни один мальчишка, увидев слово «маузер» на обложке, не пройдет мимо.

План книги ясен. Уверен, что напишет за три-четыре месяца. И в июне двадцать восьмого заключает договор: что он, Гайдар-Голиков, «…предоставляет Госиздату исключительное право на издание и переиздание своего труда… размером 10 печатных листов».