Гайдар

Ленин еще в 1921 году, анализируя первый «и превосходный» единый хозяйственный план, особо отмечал то место, где говорилось: «Увеличение заготовок леса и сплава его за границу могло бы дать при таких условиях до полумиллиарда валютных рублей в год в ближайшее же время».

«Ежегодная выручка за северный лес может в ближайшие же годы достигнуть величины нашего золотого запаса…»

В 1929 году эта задача из возможной стала конкретной. Сразу неизмеримо возросла роль «Волны». Переименованная в «Правду Севера», газета получила нового редактора Иосифа Шацкого, переброшенного решением Секретариата ЦК из Сибири.

Шацкий приехал не один, с группой работников. Это был заместитель редактора Исаак Ховес, ответственный секретарь Петя Кулыгин, литсотрудники Саша Фетисов, Митя Попель, Борис Шакин и еще несколько человек.

Повседневно дела редакции вершил тихий Петя Кулыгин.

Петя любил и требовал четкости. Если отдавал в цинкографию рисунок и говорил, что придет за ним сам, то минута в минуту приходил сам. Если говорил, что статья нужна к одиннадцати или к двум, это значило: она в самом деле нужна в одиннадцать. Или в два. «Авося» и «запасцев» не признавал.

Когда весной тридцать четвертого началась эпопея спасения челюскинцев, тихий, деликатный Петя, который без очков был беспомощней младенца, сдал, по договоренности с Каманиным, экзамен на авиамоториста и полетел с Николаем Каманиным бортмехаником… Кулыгин стал единственным в мире журналистом, за сообщениями которого - с места событий! - следила Земля. И это ему, Пете Кулыгину, принадлежала радиограмма, ошеломившая мир: «…В бывшем лагере Шмидта уже нет ни одного человека. Все спасены».

А Шацкий был участником гражданской, и никакого систематического образования не получил. Но знал много. Мыслил реально и масштабно. Сам писал.

В июне двадцать девятого, в самый лесосплав, он заболел. Было все то же: последствия контузии, забвение наказов врачей о размеренной жизни, недопустимости волнений, необходимости регулярного питания и парного молока по утрам. В больнице ему было очень скверно, и кто-то из друзей принес записку:

«Дорогой тов. Гайдар! Не официально, а искренне, по-дружески - страшно огорчен вашей болезнью. Крепко надеюсь, что вы очень скоро поправитесь. Мне почему-то кажется, что все зависит больше всего от вас самих. Если вы сознаете, что в наше время талантливые люди не имеют права болеть, вы сумеете переломить себя. Жду с нетерпением вас и вашей работы.

4.6.29.  Ваш Шацкий».

К тому моменту, когда приехала сибирская группа, редакцию лихорадило от напряжения, которое отчетливее всего проступало в заголовках: «Не героический пробег, а пьяное вредительство», «Лесные головотяпы и вредители», «Очистим ряды партии от балласта», «Халатно-преступное отношение к лесозаготовкам», «Мы воруем золотую валюту у Советской страны».

Тут же можно было прочесть статью заместителя наркома РКИ СССР тов. Яковлева, напечатанную под заголовком «Нужно ли «жалеть» лес?», в которой говорилось: «…Мы практически… связали себе руки и ноги правилами «культурного» ведения лесного хозяйства… Но ведь совершенно законна, целесообразна, оправдываема всеми обстоятельствами… постановка вопроса о возможности производства здесь известного рода «займа» за счет будущих поколений».

Товарищ Яковлев ссылался на полезный опыт Америки, которая за несколько десятилетий взяла в десять-пятнаддать раз больше леса, чем брали мы. «Правда, - скромно добавлял автор, - за то ей (Америке) приходится ныне лес импортировать…»

Несмотря на некоторую противоречивость рекомендаций, один решительный журналист здесь же делал вывод, что «надо перестать лжекультурно жалеть лес, откинуть близорукую боязнь «обидеть следующее поколение».

А он был «близорук». Он вырос возле леса. Почти в лесу. И не мыслил жизни без лесной прохлады, шума деревьев, галдежа птиц. Еще мальчишкой много раз видел, как извилистые овраги в два-три года покрывали обезлесевшие места. Как от лета к лету мелела оголенная дровосеками Теша, эта арзамасская Волга, тем более что город уже давно страдал от нехватки воды.

Он хочет знать, что делается в лесу под Архангельском и возле леса. Почему, испытывая нужду буквально во всем, мы «воруем золотую валюту» у самих себя. Он идет к Шацкому. Тот вызывает Ховеса и Кулыгина. Все трое обрадованно кивают головами. Газете нужна своя, сметливым глазом увиденная картина того, как обстоят дела с заготовкой и транспортировкой леса. Нужны не отдельные фактики, это могут сообщить и рабкоры. А нужно исследование.

Если угодно - разведка.

Когда приезжает корреспондент, начальство старается чаще всего показать достижения, а рабочие - недостатки. Поэтому и статьи получаются из двух половин: «Несмотря на имеющиеся достижения, нельзя не отметить имеющиеся недостатки». Или наоборот: «Недостатки заслоняют героическим трудом достигнутые результаты».

«Было б хорошо, товарищ Гайдар, - убеждал его Шацкий, - если бы вы даже поступили в артель на работу… Вам, конечно, по-прежнему войдет оклад, кроме того, все расходы, связанные с командировкой, редакция тоже берет на себя».

Его это устраивало. Он любил поездки, неизбежные дорожные приключения, неожиданные встречи и проникновенные разговоры, ночевки в сараях, в стогах сена, в чужих избах, где можно обогреться и поставить сушить сапоги.

И после самой трудной командировки возвращался бодрым и поздоровевшим. Прибавлялись силы. Яснела голова. Он мог по многу часов в день сидеть за столом, прихватывая и ночь. И после поездок легко выходило то, что не получалось прежде.

А задание, которое теперь давал Шацкий, особенно устраивало. Должен был, как случалось в Сибири, на время забыть, кто он и что. Жить и работать со всеми. А там видно будет. В помощь ему Шацкий предложил молоденького Калестина Коробицына. О н согласился. Калестин тоже обрадовался: для начинающего фоторепортера это была чуть ли не первая поездка. И Калестин спросил: «Аркадий Петрович, куда едем и где встречаемся?» Ответил: «Обожди. Сначала поеду я один. Обживусь, потом приезжай ты».

И уехал на Пинежскую запань. Поступил на сортировку бревен. А поселился на хозяйских харчах в доме бригадира. Днем подавал бревна в станок ручной сплотки, а вечером за самоваром или бутылкой обсуждал с бригадиром дела и заботы на завтра, доискивался, почему неровна выработка, и прикидывал где, в какой конторе нужно посильнее бухнуть по столу кулаком, чтобы не обижали, снабжали рабочих как следует. А то брезентовых рукавиц и тех не допросишься, а про резиновые сапоги что^г говорить.

Иногда за тем же столом собиралось несколько человек. Кое-что «кисленькое» приходилось выслушивать и бригадиру.

Интересовались, кто и откуда он. Отвечал по привычке, что служил в армии. Образование маленькое. Никаким стоящим ремеслом не владеет. Товарищи успокаивали: «Ничего, с такой ловкостью и силой не пропадешь». Когда ж приехал Коробицын и стал разыскивать «корреспондента Гайдара», отвечали: «Корреспондента у нас нет». - «Как нет, из редакции приехал!» - удивлялся Калестин.

- Да нет же, тебе говорят. Вон в бригаде работает какой-то Гайдар, так тот сплавщик…

Калестин все же его отыскал. А он попросил: «Ты никому ничего не рассказывай здесь: я просто работаю вместе с ними». В бригаде сообщил: «За мной приехал младший брат». Получил заработанное. Устроил отвальную.

А в редакции представил счет: «На проезд, прокорм и квартиру истрачено столько-то… На угощение для изучения рабочего класса - столько-то…» Бухгалтер возмутился. Побежал к редактору. Шацкий рассмеялся, наложил резолюцию: «Оплатить».

Получив командировочные, купил гармошку, запаковал ее в ящик и отправил своим недавним товарищам. А то им без музыки в лесу скучно.

В кабинете Шацкого собралась вся редакция. Рассказал об увиденном и узнанном. А писать ничего не стал. Статья бы здесь не помогла.

И уехал снова. Это была целая серия командировок, когда выдавал себя то за студента, что, увы, далеко не соответствовало действительности, то за стивидора, что отчасти походило на правду, потому что когда потерпел аварию, ткнувшись дном в скалу, французский пароход «Сайд», то он, посланный газетой, ушел на спасательном судне к месту происшествия, вместе с водолазами перебрался на полуразрушенный, частично покинутый экипажем корабль. С помощью француза-радиста отправил в редакцию телеграмму: «Сайд» сидит на рифе серединой. Произведенной отгрузкой для избежания перелома приподнята корма».