Гайдар

Он в самом деле написал очень быстро - первую главу. Она вылилась сразу. А дальше все пошло куда медленней - в нем пробудился страх новой неудачи.

Пока обдумывал, писал, было интересно самому. Когда переписывал и как-то сами добавлялись и уточнялись подробности - тоже. Десятки раз обдуманное намертво ложилось в памяти. Привыкал, и уже казалось: «А кому это нужно?»

И когда ему случайно предложили сделать приключенческую повесть («Вы не могли бы что-нибудь из жизни беспризорных?») - тоже на десять листов и тоже в короткий срок, - он с облегчением и радостью, уговаривая себя, что соглашается только для «быстрых денег», чтобы кончить «Маузер», «Маузер» отложил, далеко не уверенный, что когда-нибудь вернется…

* * *

«Не вернулся к «Взрыву», «Синим звездам», «Глине», к повести про Бумбараша. Мог не вернуться и к «Маузеру». Что тогда б с ним было?…

* * *

Повесть «На графских развалинах» писал без терзаний и мук. А мысли все те же, что и в рассказах «старого красноармейца», - что такое мужество и как мужество воспитывать?

Двое мальчишек, Валька и Яшка, состязаются в том, кто сорвет голой рукой крапиву, «не сморгнув даже». Причем рвут «с целью»:

«Я страсть, - говорит Яшка, - как героев люблю! Вон безрукий Панфил-буденновец орден имеет. Как станет про прошлое рассказывать - аж дух захватывает».

А Валька интересуется: «А как, Яшка, героем сделаться?»

Яшка ответить, конечно, не мог, отвечал он всей книгой, где подвиг совершал беспризорник Дергач. «Все мальчишки, - с завистью говорил Дергачу Яшка, - будут табунами за тобой теперь ходить, потому что ты герой!..»

Сдав рукопись «Графских развалин», сразу продвинулся и в работе над «Маузером». Когда приехал в Архангельск, оставалась последняя, самая трудная часть - «Фронт».

В нее хотел вместить весь солдатский свой опыт - то, научиться чему можно только на собственных ошибках.

Вот Борис встречает Юрия Ваальда, тоже в ученической форме, тоже голодного и невыспавшегося. Вместе ловят гуся. Вместе съедают его полусырым, зажарив на костре. Борис думает о приятеле: «Хороший парень». А Ваальд - враг.

Вот Борис идет с Чубуком в разведку. Чубук кричпт: «Бросай вниз бомбу!» Борис хочет бросить, а Чубук перехватывает руку: «Дура! Кольцо снял, а предохранитель оставил…»

Вот Чубук с Борисом, отвезя на пасеку раненых, остановились в шалаше в лесу.

«Теперь караулить друг друга надо… - говорит Чубук. - Я уже давно возле тебя сижу. Теперь прилягу маленько, а ты посторожи… Да смотри не засни тоже». А Борис отправляется купаться. «Никого нет кругом… - думает он. - Не успеет Чубук на другой бок перевернуться, как я уже и готов».

Но, во- первых, до речки много дальше, чем поначалу кажется Борису. Во-вторых, в тихой этой заводи, у ручья, Борис с ужасом обнаруживает тело зарубленного саблями Цыганенка (а ведь Цыганенка только вчера оставили подлечиться у верного человека - пасечника). В-третьих, не успевает Борис в испуге выскочить на берег - его тут же забирают мужики. «Голый человек, - предупреждал Чубук, - это не солдат. Голого всякий и с палкой забрать может».

И дальше он показывал: одна катастрофа на войне влечет другую. И даже очень большое мужество иногда мало что может поправить.

Попав к белым, Борис после первого приступа страха придумывает правдоподобный рассказ: он беженец… Но в сумке у Горикова находят документы Юрия Ваальда - и Борис вынужден играть Ваальда.

Белые принимают Бориса за своего. Теперь нужно дождаться удобного случая и бежать, но приводят Чубука, взятого в шалаше, когда Чубук спал. Борис изобретает дерзкий план: передать Чубуку вечером маузер - но Чубука на глазах Бориса расстреливают днем.

В родном отряде Борису все прощают: «С кем беды не бывает», а за ценные сведения о белых даже благодарят - но Чубук умер, думая, что мальчишка его предал. И Борис никогда не сможет Чубуку ничего объяснить. И мука эта на всю жизнь.

…Срок договора давно истек. Повесть была близка к завершению, а конца у нее все не было. Чем кончить - не знал. К тому же отвлекала газетная работа. И научился тогда сочинять и запоминать все, до запятой, на ходу - под ритм своих шагов или под перестук колес поезда. А в первом же доме, куда попадал и где был стол, садился и записывал. Он теперь никогда не расставался с тетрадкой. И даже если шел с кем по городу, не стеснялся остановиться, сесть на ступеньку чужого крыльца и записать. Или выправить за час перед тем написанное, потому что думал о повести все время, за любым делом.

Возвратись из одной командировки, перепугался насмерть.

Комната, где они с Лилей жили, обставлена была небогато: трюмо, письменный стол из ящиков, покрытых широкой доской, цветной гофрированной бумаги занавески. Стол его, разумеется, всегда был завален, а он не позволял к нему прикасаться.

Но, готовясь к приезду «хозяина», Тимуркина няня, молоденькая Надя, прибрала и на столе, но, поскольку и книги и папки были в ровных красивых стопках, ничего Наде не сказал: она ведь старалась.

И только вечером, сев поработать, увидел, что кипа тетрадей с начатой повестью и большие исписанные листы - вся рукопись «Маузера» - исчезли.

…До сих пор не мог себе простить, что не сберег полевой сумки с военными дневниками. Сумка всегда была при нем, а после боя в тайге с Соловьевым пропала. Или отстегнулась. Или сорвало пулей.

Но то ведь в тайге. А тут почти готовая рукопись пропала со стола. Вор, тот скорее унес бы почтя целые сапоги.

- Надя, - спросил он, - ты сегодня прибиралась?

- Прибиралась.

- Прибралась ты хорошо…

- Да, я думаю, неплохо - стены, окна, дверь обтерла, потолок обпахала_

- Стены-то стенами, а со стола все куда снесла?

- Какая посуда была, я все перемыла, да обратно в стол и поставила.

- А бумаги и тетрадки с моего стола ты что, тоже перемыла?

- Ой, Аркадий Петрович, голубчик, разве то были тебе годные?…

- Еще как годные, - зло ответил он.

- Но ведь ты уже не школьник - на что тебе тетради?

- А ты их брала?

- Прости, - упавшим голосом ответила она, - брала…

- И что же ты с ними сделала?

- Сунула в печку…

- И исписанную бумагу?!

- И бумагу…

- И все в печку?!!

- В печку… Да чего ты как побелел.- удивилась Надя. - Печка-то была холодная. Я подумала: жечь не буду - и переложила на всякий случай в корзину. Да ты не волнуйся - не больно-то они и помяты.

Сел, попросил Надю принести ему воды. Выпил целую кружку.

Бумаги действительно отыскались в бельевой корзине..B редакции знали, что пишет повесть. В "Литературном Севере» напечатали отрывок. Читал несколько глав на собрания Ассоциации пролетарских писателей, куда его приняли, но читал неровно, сомневаясь в каждом слове. И, получив с машинки всю рукопись, засомневался даже в названии. Повесть была о большем, нежели об истории с маузером.

И он вывел на чистом, теперь титульном листе:

Аркадий Гайдар

Обыкновенная биография в необыкновенное время

Повесть в трех частях

Малодушие

Отправив рукопись в Госиздат, написал в «Октябрь». Перед отъездом на Север в журнале состоялся разговор. «Будет повесть - прочтем», - обещали ему. И он сообщал: повесть готова, но у него остался только третий, из-за плохой копирки «слепой» экземпляр. И было бы хорошо, если бы рукопись взяли на время в издательстве.

Теперь оставалось только ждать. Он стал свободнее, много ездил, писал, а внутри все было напряжено, словно прислушивался к тому, что говорят о повести в Москве.

Госиздат с ответом не спешил, и из «Октября» пришло письмо, которое долго не решался вскрыть.

Наконец вскрыл.

Развернул.

Редакция благодарила и просила извинить за то, что еще точно неизвестно, с какого номера начнут печатать.