Юрка

И брови старика сдвинулись и слегка ощетинились, хотя добрые глаза глядели на мальчугана ласково.

Юрка медлил с ответом. Легкая борьба происходила в его душе. Сказать всю правду или смолчать, совсем не отвечать? А то выдумать что-нибудь? Но тут вспомнились отеческие заботы старика, и стало совестно. Краска проступила на щеках.

Рыбак зорко следил за мальчиком. Его волнение не ускользнуло от взгляда Михея, и он еще больше нахмурил брови.

– Беглец какой, что ли? – сурово спросил он. – На бездомника-то не похож что-то…

Юрка совершенно залился румянцем.

– Нет… то есть… да, – путаясь ответил он. Но волнение скоро прошло, и он решил рассказать всю правду.

«Поверит – ладно, а не поверит – не надо», – подумал мальчик, приступая к рассказу.

Михей внимательно слушал. Сперва легкое недоверие сквозило на его старческом лице. Оно стало строгим и холодным, точно вдруг застыли все морщинки на лице, замерзли, сдвинув брови. Глаза смотрели хмуро, подозрительно.

Юрка ничего не утаил и начал с того, как спас Сашу. Он сильно волновался, сбивался, путался, глотал слова, но все это не мешало рассказу дышать искренностью. Старик почуял правду, и понемногу суровое выражение стало сходить с его лица. Распрямились лишние складки, и все оно словно оттаяло наконец, засветившись тихой ласковой грустью.

– И теперь я не могу к ним вернуться! – с жаром закончил Юрка. – Не могу, дедушка. Там они вором меня считают, а я никогда не воровал… Все они там на меня… Все, только один Саша не верит… Он…

Что-то прервало вдруг голос, и Юрка замолк, как бы проглотив что-то острое. Во взгляде его, остановившемся на лице Михея, было так много печального, что сердце старика сжалось.

– Бедный ты, Егорушка, – потрепал он по плечу Юрку, – несладко пришлось тебе… А ты как… того… точно не трогал денег?

– Ей-Богу! На что мне они нужны были!

Ответ звучал слишком искренне, чтобы не поверить ему. Старик подумал с минуту.

– И то правда. Нет, ты, видно, малец ничего себе. Христос с тобой… А что делать теперь будешь?

– Пойду.

– Куды это?

Юрка не знал, что ответить.

– Куды ж пойдешь? По миру, али к тетке, может?

– О нет! – почти с испугом воскликнул Юрка.

– Вот то-то и оно. Куды же тогда?

– Н… не знаю. Так пойду.

– «Так» не ходят… Рыба и та не идет «так», а путь держит куды нужно, – строго заметил Михей. – Мальца от земли не видно, а он «так» пойдет… что бродяга какой… Так-то, милый, недолго честным побудешь.

Юрка покраснел.

– Нечестным никогда не стану! – твердо и уверенно заявил он.

– Ну, это никуды не гоже… Тут и толковать не о чем.

И рыбак крепко задумался.

– Знаешь что, Егорушка, – спустя несколько минут сказал он. – Оставайся-ка ты пока у меня до поры до времени.

Юрка не ожидал этого. Он и глаза вытаращил.

– И чего глаза вылупил? – усмехнулся рыбак. – Оставайся, да и все тут. Поживем – увидим, что будет. Думается мне, что у господ-то твоих спохватятся о тебе. Правда-то всегда наверх выходит. Недаром говорится, что правда ни в воде не тонет, ни в огне не горит. И спохватятся, глядишь, а мы и недалеко тут. Живи-ка у меня заместо внука…

«Все будто по-старому будет», – уже про себя добавил он, и грусть отразилась на лице старика, точно вспомнилось ему что-то печальное.

– Оставайся! – вздохнул он.

И Юрка остался. Слова старика наполнили душу его надеждой, и не захотелось уже пускаться в неведомый путь, уходить от Ораниенбаума. Благодарность охватила его, и в ответ на ласковое поглаживание жесткой морщинистой руки он прижался к рыбаку.

Снова началась другая жизнь, непохожая на две, уже им испытанные…

Изба рыбака стояла возле самого берега залива, рядом с болотом, протянувшимся седой кочковатой полосой верст на пять по направлению к Ораниенбауму. Дальше цепь небольших холмов заслоняла город, хотя это не мешало Юрке часто и подолгу смотреть на них, точно он старался проникнуть взором за их туманные очертания и увидеть дачу на морском берегу.

Местность была однообразная и пустынная, поросшая кое-какой травой да покрытая местами мелкой порослью. С одной стороны тянулись кочки высохшего болота, с другой раскинулись серые бугорки мокрого, и между ними местами стальными вкрапинами блестела вода. Частые кустики беспомощно тянулись кое-где тонкими веточками, лишенными листьев, и не только не скрашивали печального вида, но даже придавали ему унылости.

Посреди всего этого избушка рыбака, ветхая, как он сам, смотрела печально-одиноко, точно человек, покинутый вдруг под старость всем миром. Со всех сторон была она обвешана сетями и от этого еще сильнее смахивала на старуху нищую, закутанную в лохмотья.

Тяжело и тоскливо было на душе у Юрки. Что-то настойчивое и беспокойное сосало его внутри. Часто, очень часто находил его Михей возле ивы. Мальчик сидел, подперев голову руками, и смотрел туда, где грудой поднимались холмы, похожие издали на чьи-то большие могилы. Лицо его было задумчиво и печально.

Рыбак не беспокоил его в такие минуты, а только смотрел с грустью на своего случайного питомца. Что-то давно пережитое выходило вдруг из-за темной гряды лет и охватывало его воспоминаниями. Он вздыхал и тихонько уходил в избу.

Юрка же в таких случаях редко о чем-либо думал. Просто тоска, безмолвная, глухая, охватывала его душу, и глаза невольно устремлялись туда, где было что-то, что казалось счастьем. Только о Саше иногда вспоминал он в эти минуты, да и то редко, а чаще всего тосковал без слов и без мыслей.

Случалось иногда, что беззаботная детская веселость проглядывала ярким лучом сквозь мрачность и тоску. Тогда смехом и гамом наполнялась мертвая окрестность. Лаял Турка, взапуски прыгая с мальчиком с кочки на кочку, хохотал Юрка, борясь и катаясь с ним по траве.

Тогда оживлялось и лицо старика. Веселость Юрки передавалась и ему, и рыбак с любовью во взоре смотрел на резвые выходки Юрки.

На рыбную ловлю теперь ездили вдвоем. Часы, проведенные в баркасе, были сплошным наслаждением для Юрки.

Лежа на куче сетей, Юрка созерцал небо или слушал рассказы Михея, которых было много в запасе у старика. Можно было подумать, что волны говорят ему своим мерным плеском, а он передает рассказы уже человеческим языком – до того бесконечны были они.

Тихо поскрипывает рея, плещутся в борта мелкие волны. Баркас не спеша прокладывает путь, и в то же время плавный, размеренный голос старика рассказывает о страшном «рыбаке-бессмертном», или об Эйде – царе-рыбе. Юрка закроет глаза, и кажется ему, что вдруг налетели со всех сторон прошлые года, тряхнули стариной и заговорили. Заговорили плеском струек воды под килем, шепотом ветра в снастях и плавным голосом рыбака…

– А что, дедушка, – спросил как-то Юрка, – ты всегда жил один?

Нескоро ответил рыбак…

Звезды дрожали в темном небе и отливали трепетными искрами света в загадочной глубине воды. Лениво полз баркас, и ветерок чуть слышно лепетал о чем-то в несложных снастях.

Юрка ничего не мог разобрать на лице рыбака – тень безлунной ночи закрывала его, – но по дрогнувшему голосу старика он смутно понял причину молчания.

– Было время, и не один жил, – подтянув рею, отозвался наконец Михей. – Да… было время…

Опять наступило молчание. С берега донесся крик какой-то ночной птицы, протяжный и тоскливый.

– Да, бежит время, – снова пробормотал Михей. – Были у меня жена, дочка и внук, вот такой же малец, как и ты… Веселый такой… А теперь никого… Ох…

Тяжелый вздох старика слился во мраке с шепотом ветра в снастях…

– Умерли? – сдавленным голосом спросил Юрка.

– Умерли, – ответил рыбак, а спустя минуту добавил: – Жена по Божьей воле умерла по-человечески… Дочку вот… загубили… Внучку́ не судьба была жить – утонул.

Голос старика дрогнул и оборвался. Юрка притих, словно его придавила тяжесть слов Михея.

Но беспокойный детский мозг не мог примириться с краткостью ответа. Юрка спросил после долгого молчания: