Страница 24 из 33
– Куда уходишь? – испуганно спросил Саша.
– Н… не знаю… еще…
– Не уходи, милый Жоржик, – с мольбой воскликнул Саша. – Что я буду делать без тебя?
– Но мне нельзя остаться, Саша. Ты думаешь, мне не жалко? Не могу я… Прощай…
– А как же я без тебя буду, Жоржик? Я умру, – печально отозвался Саша.
Взрыв отчаяния снова охватил Юрку. Этот милый печальный голосок тиранил, точно какое-то орудие пытки.
– Ты пойми только, Саша… Ну как я буду здесь, где меня считают вором? Мне нельзя остаться… Пойми…
И Саша верно понял. Он промолчал.
– Я должен уйти, – продолжал Юрка, а слезы без удержу катились из глаз. – Как бы мне хотелось поцеловать тебя… на прощание… Да дверь заперта. Давай поцелуемся скозь щелку… Ладно?
И две пары дрожащих детских губ прильнули с двух сторон к медной пластинке двери. Долгий прощальный поцелуй…
– Прощай, Саша… Вспоминай обо мне…
За дверью послышался сдавленный плач.
– Про-о-щай, Жор…жик… Я тебя… никогда… не забуду…
– А я тебя… Прощай…
Снова губы с жаром прильнули к замочной скважине.
– Прощай!
Юрка оторвался от двери и торопливо пошел к окну. Не оглянувшись ни разу, он вскочил на подоконник и прыгнул в ночной туман.
В коридоре осталась, прижавшись к двери, белая детская фигурка.
В одной рубашонке, дрожа от волнения и холода, прислушивался Саша к тому, как хлопнуло окно, как что-то глухо упало затем…
Слезы ручьем лились из глаз, а дрожащие губы шептали: «Боже, сохрани Жоржика… и верни его… Я не могу жить без него…»
Выпрыгнув в сад, Юрка решительно зашагал по темной аллее.
Промозглый сырой воздух сразу же охватил его со всех сторон и дохнул холодом на дрожавшее еще от волнения тело мальчика. Мелкие-мелкие капельки дождя, похожие на какую-то влажную паутину, падали на лицо и на непокрытую голову, но Юрка не чувствовал пока ни дождя, ни холода…
Он машинально шел вдоль дома и не думал ни о чем: горе на время заглушило мысли, и только нервная мелкая дрожь потрясала его тело.
Дождь тихо и как-то торжественно шуршал в невидимой листве, точно сообщал о чем-то таинственном и зловещем, что должно скоро случиться, и кроме этого шороха не было слышно ничего: все звуки застыли и замерли в ночной тишине, заглохли в плотном тумане.
Красноватые полосы света падали из двух окон на дорожку сада. В них видны были мелкие капли дождя, неторопливо падавшие на землю. Темный слой песка довольно ясно обрисовывался в свете, а на нем листья, сброшенные ветром, мокрые и тоскливые, точно раздавленные желтые бабочки.
Юрка остановился в полосе света. Он узнал эти окна: это был кабинет Ихтиарова.
Сперва чувство злобы шевельнулось в душе мальчика, и он сделал несколько торопливых шагов, чтобы уйти поскорее от этих окон, но потом нерешительно остановился. Тоска сжала сердце, и вдруг захотелось хоть на миг увидеть Ихтиарова, к которому даже теперь Юрка не чувствовал неприязни.
И медленно, бесшумно мальчик подкрался к окну. Спущенная штора плотно закрывала его, и ничего нельзя было увидеть. Приложив ухо к стеклу, Юрка услышал чьи-то ровные, мелкие шаги, частью заглушаемые ковром. Кто-то ходил по кабинету: верно, Александр Львович не мог найти покоя в эту сентябрьскую ночь.
Во втором окне штора была опущена не совсем плотно, и, прильнув к стеклу, Юрка увидел всю внутренность кабинета.
Ихтиаров бродил взад и вперед по комнате, и видно было, что его сильно озабочивает что-то. Он курил, не вынимая изо рта папиросы, и на высоком бледном лбу его застыли две скорбные складки.
Юрка сердцем почуял, что это он занимает мысли Александра Львовича. Понял и почувствовал нечто вроде благодарности к этому человеку и в то же время обиду.
– Ты добрый… – шепнул он про себя, роняя слезу. – Ты-то и не виноват, верно.
В это время взгляд Ихтиарова, казалось, остановился на Юрке, такой озабоченный взгляд, что несмотря на свое горе мальчику стало жалко Александра Львовича.
– Ну ладно… прощай, – отрываясь от окна, шепнул он. – Пойду я…
И, оторвавшись от светлого, теплого кабинета, где было все так хорошо и уютно, Юрка сразу ощутил всю неприглядность сырой, холодной ночи.
Тоскливая, плачущая, обступила она его со всех сторон, и страшно одиноким почувствовал себя Юрка. Ему показалось, что уже не существует больше ни света, ни людей, что все это рухнуло, куда-то пропало и остались только туманная ночь и он – один во всем мире.
Болью сжалось сердце. Слезы брызнули… Но Юрка подавил их и быстрее зашагал, чтобы заглушить волнение. Дойдя до забора, он еще раз обернулся к освещенным окнам, тяжело вздохнул и перепрыгнул через решетку сада.
И этим прыжком он точно отделялся от последнего звена, связывавшего его с домом Ихтиарова и с той жизнью, что казалась ему хорошей и счастливой. Он почувствовал себя снова прежним Юркой, бездомным маленьким бродягой, и если была разница между ними, то она заключалась в том, что прежнему Юрке не выпадало на долю таких душевных мук.
Он побрел прямо по песчаному берегу залива, пока еще не зная, куда идти. Он шагал без цели, уходя только от дома, подальше от обиды и незаслуженного оскорбления.
Мутным блеском отсвечивала вода залива, гладкая и тусклая, точно громадный глаз, затянутый бельмом. Тихо всплескивала она в равномерном движении о камни, словно слегка вздыхая во сне. Тихой, спокойной казалась вода. Юрка невольно вспомнил об утопленниках, навеки успокоившихся в темном просторе. И таким заманчивым показался этот покой; Юрка подумал, что хорошо было бы утонуть, скрыться навсегда в этой воде.
Он приостановился даже. Тихие всплески, казалось, шептали о смерти, манили. Они рисовали в воображении мальчика картину того, как найдут через несколько дней его тело, посиневшее и распух шее… Никто не узнает в нем Юрку, и его похоронят, наскоро запихнув в простой гроб… А может быть, узнают… Может быть, о смерти услышат Ихтиаровы…
Но дальше Юрка не мог думать об этом – мешали слезы.
Чтобы заглушить волнение, он пошел дальше. Постепенно мысли о смерти рассеялись. Юрка решил, что было бы глупо утонуть.
«Они бы могли подумать тогда, что я и вправду вор и со стыда утопился. Нет, этого нельзя. Поживем, и, может быть, когда-нибудь правда-то узнается».
Это «когда-нибудь» представлялось очень далеким. Юрке казалось, что случится оно тогда, когда он вырастет, станет большим. Он будет тогда точь-в-точь как Александр Львович, и они встретятся. Тогда поневоле поверят.
– А пока пусть. Заживем как жили, – вслух раздумывал мальчик. – Но куда теперь пойти? На Гутуевку, что ли?
Больше некуда было. Только в порту, в этом великане, дышащем жизнью и мощью, мог найти Юрка уголок. Его, конечно, приютит та же старая баржа, которая не раз давала ему ночлег.
– По-старому заживем, – рассуждал Юрка, уже увереннее шагая по берегу. – Хватит господской жизни… Вот Саша только…
При воспоминании о друге больно сжалось сердце.
– Да… Саша, – печально проговорил он. – Жалко его… А так всех…
Он махнул рукой, точно все остальное было ему безразлично. Но он только храбрился и не хотел поддаваться, отчаянию, которое чуть ли не с каждым его шагом все больше и больше наполняло душу.
Становилось холодно. Дождь не переставал и, унылый, однообразный, мочил не спеша, точно зная, что жертва не уйдет от него.
Легкая куртка промокла насквозь. Дрожь пробегала по телу. По мокрым волосам непрерывно скатывались за воротник холодные капли. Руки неприятно коченели.
Сперва, благодаря сильному волнению, Юрка не замечал холода и дождя, но теперь, когда напряжение прошло, он затрясся, точно в лихорадке.
Появилась неприятная боль в голове… В боку сильно кольнуло… раз… другой. Пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание… Зубы отбивали мелкую дробь.
Юрка шел долго без передышки и теперь почувствовал сильную усталость. Кроме того, началось болото, и ноги вязли в нем по колено, совершенно коченея от холода.
Юрка хотел выбрать для отдыха местечко посуше, но всюду, куда только ни ступал, натыкался на мокрые кочки, предательски подвертывавшиеся под ногами.