Страница 14 из 33
Они молча перебрались через борт баржи, причем Василий ни на секунду не выпускал из своей руки воротника Юркиной рубашки, и пошли по кочковатому полю к ограде Гутуевского порта.
Глава VII
Новая жизнь
А следующий день Юрка проснулся уже в совершенно иной обстановке.
По привычке открыв глаза вместе с рассветом, Юрка с некоторым недоумением оглянулся кругом.
Под ним была мягкая, чистая постель, даже чересчур чистая: к ней нельзя было прикоснуться без опасения оставить грязный отпечаток. Сквозь полуопущенные занавески видна была комнатка, оклеенная светлыми обоями с каким-то диковинным рисунком…
Из-под опущенной шторы в окно пробивался красный еще солнечный луч и кровью отливал на полированной поверхности красивого столика, пододвинутого к окошку. В углу виднелась легкая кушетка, а ближе к дверям – шкаф со стеклянными дверцами, задернутыми изнутри темно-красной материей. Двери комнаты скрывались за занавесью, а со стен гляделись из больших темных рам несколько картин.
Юрка все осмотрел, не поднимаясь с постели, осмотрел внимательно каждую мелочь, словно добросовестный оценщик, которому предстоит определить стоимость виденных вещей. Покончив с обзором своего нового жилища, он слегка свистнул.
– Важно! – вслух подумал мальчик. – И во сне не всегда такое увидишь.
Комната эта давно уже была приготовлена для него, с того дня, когда Ихтиаров беседовал с его теткой. Юрка узнал об этом вчера от Саши.
Мысль о том, что его ждали здесь как желанного гостя, слегка щекотнула самолюбие мальчугана, и он тихо рассмеялся.
– Важно! – снова повторил он. – Правду Василий говорил, что я счастье из Морского канала выудил… как рыбу… Да…
Ему вспомнился весь вчерашний день. Утро… Бабья речка… Покинутая полусломанная баржа, в которой проснулся он от толчка Василия…
Подробно, до мелочей, вспомнилось, как шагал он вместе с Василием по кочковатому полю в порту… Потом встреча с теткой, снарядившей его в дорогу.
Тетка сама хотела проводить его в Ораниенбаум, но Юрка воспротивился: он ни за что не хотел ехать с ней и за это получил прощальный подзатыльник.
Сборы были недолгие. Велев своему питомцу надеть чистую рубаху, тетка поворчала немного, укоряя «неблагодарного бродягу», а потом вдруг, когда этот «бродяга» был готов тронуться с Василием в путь, она кинулась к нему со слезами:
– Ох, родненький, племянничек мой… Одна я теперь остаюсь, как перст одна…
И, заливаясь слезами, несвязно бормоча какие-то благословения, она крестила, обнимала и целовала его.
Под потоком этих ласк Юрка чувствовал себя хуже, чем под градом обычных колотушек. Ласки были до того необычны и странны, что мальчик опешил даже и невольно подумал: «Уж не спятила ли она?»
Однако искренность переживаний передалась и ему: он почувствовал некоторую жалость к тетке.
– Ну ладно, ладно, – буркнул он хмуро, освобождаясь от непривычных объятий. – Чего там!
Его поддержал Василий:
– В самом деле, тетка, на смерть, что ли, отпускаешь? Радоваться бы должна, дура!
Затем они вышли в сопровождении хныкавшей тетки во двор, и последним, кого встретил Юрка, был Федька. С ним расставаться было тяжелее.
Рожица Федьки была грустная, и глаза смотрели на Юрку с затаенной печалью: ему жалко было терять друга.
– Прощай, Юрка! Поди, не увидимся!
Юрка крепко пожал руку товарища.
– Увидимся, ладно!
Хотелось еще что-то сказать, но голос перехватило вдруг, и какая-то мутная пелена предательски застлала взор, Юрка нахмурился, торопливо повернулся и пошел. Пройдя немного, он оглянулся: Федька стоял на том же месте, провожая взглядом друга. У Юрки совершенно помутнело в глазах, и несмотря на усиленное моргание и зажимание век, пара горячих капель упала с ресниц.
Дорога до Ораниенбаума показалась очень короткой. В памяти мальчика ничего не осталось, кроме тех минут, когда он садился в поезд и вылезал из него: слишком много дум было в голове, чтобы обратить внимание на что-нибудь постороннее.
Прибыли в Ораниенбаум, разыскали дачу…
Задумчивость на лице Юрки уступила место довольной улыбке, когда он вспомнил, как задушевно встретили здесь его появление.
Его ждали как желанного гостя. Ихтиаров поднял его и поцеловал. Юрка, понятно, смутился и покраснел… Потом все кругом говорили что-то, чего Юрка не запомнил: слова слились в памяти в какую-то хитрую паутину, где узор запутан и непонятен… Бедное сердчишко мальчугана билось так сильно, как никогда прежде. Кровь приливала к голове, и она кружилась даже от наплыва непривычных ощущений. Помнил, что все говорили что-то хорошее, а главное, вполне искренне, и все вспоминали о том, как он спасал мальчика. И только одни глаза смотрели на него несколько сурово, глаза, прикрытые стеклами пенсне и принадлежавшие какой-то почтенной даме, которую Юрка принял сначала за мать Саши.
Юрка присел в кровати и вдруг рассмеялся.
«Умора! Вот бы Федьку сюда!..»
Ему вспомнилось, как он встретился с Сашей. Мальчик хотел поцеловать его, сказав предварительно несколько слов о своей признательности. Юрка вообще не признавал поцелуев, считая их «бабьим лизанием», и вышло маленькое замешательство. Оба смотрели друг на друга и молчали, пока не вмешался Ихтиаров.
– Сашук, что же ты?
У них, вероятно, был свой план встречи «спасителя двух жизней», но план этот разбился о хмурость и сдержанность Юрки.
– Чего там? – пробормотал он, отступая перед Сашиным поцелуем. – Было, что было, а лизаться нечего… Так лучше, – пожимая руку нового знакомого, добавил он.
Саша покраснел и не знал, что делать. Ихтиаров и студент, переглянувшись многозначительно, улыбнулись. Эмма Романовна покачала с неудовольствием головой, словно хотела сказать: «Видите, каков он!»
– Чудны́е! – снова вслух подумал Юрка, откидываясь на подушку.
Он засмеялся довольным смехом и от избытка чувств перекувырнулся в кровати.
«Ишь ты! Поди, пятый час, а все дрыхнут еще… Ну и ну! Покурить бы…»
Но папиросы были отобраны вместе со старым платьем. Юрка вздохнул…
«Вставать разве? – он нерешительно посмотрел на одежду, лежавшую на стуле. – А ну заругают? Ведь баре… Рано вставать не привыкли…»
Мальчик тоскливо потянулся.
Однако в кровати не лежалось. Привычка вставать вместе с тем, как открылись глаза, приобретенная во время скитания по баржам, сказывалась и здесь.
«Встану! Кто узнает?» – и он решительно выпрыгнул из кровати.
Костюм был Сашин, и Юрка с трудом влез в него. Куртка трещала по всем швам, ворот не сходился.
Не лучше было и с другими принадлежностями. Облачившись, мальчик почувствовал себя точно спеленутым.
– Ну, черт, и одёжа, – проворчал он, шевеля всеми членами, отчего костюмчик потрескивал и раздавался по швам, – что пеленки…
Он невольно вздохнул, вспомнив о своих лохмотьях, в которых было так легко и просторно, даже слишком просторно!
Платья Юрке еще не приготовили, а его одежду сожгли на кухне. Приходилось пока примириться с костюмом не по плечу.
Ботинки совсем не лезли на ноги, и Юрка не стал долго возиться с ними и бросил вместе с чулками.
«Так лучше будет!»
Подойдя затем к окну, он поднял штору.
Ярко-зеленые, блестящие от росы листья каштана лезли в самое окно, приплющиваясь к стеклу, точно плоские руки с широкими пальцами. Золотистые блики бегали по дорожке сада, неспокойной волной переливаясь с места на место. Сквозь просвет среди деревьев блестела вдали вода, еще дымившаяся легким туманом. Юрку потянуло в сад.
Выходить из дому обыкновенным путем он не решался.
«Разбудишь кого – заругают», – думалось ему.
Но окно – другое дело. Через окно всегда можно выбраться без всякой канители.
Секунда – и окно распахнулось. Свежий воздух, насыщенный утренним дыханием зелени и цветов, пахну́л в лицо. Юрка раздул ноздри и с наслаждением вздохнул полной грудью.
В саду было тихо… Блестела роса на листочках травы и цветов, то отливаясь всеми огнями алмаза, то мерцая мутным жемчужным блеском… Бегали быстрые, подвижные как ртуть солнечные пятна по влажному песку дорожек и изумрудно-зеленой траве, как в калейдоскопе меняя свой кружевной узор.