Страница 33 из 137
Кто-то поднял камень, — по преданию, это был некий Пал Винце, — и еще издали запустил им в уездного начальника. Камень угодил Петки прямо в висок. Его лицо сразу обагрилось кровью.
— Восемь, девять! — Даже раненный, помещик продолжал считать палочные удары. — Еще, еще!
Но тут к Петки подскочил верный гайдук, силой приподнял его и усадил в дрожки.
— Гей! Надо спасаться!
— Нет, нет! — хрипел разъяренный самодур, которого Янош еле удерживал в экипаже, прикрывая своим телом. — Эх, если бы я мог хоть раз выстрелить в этот сброд!
Камни сыпались градом. Целый лес вил, поблескивая, надвигался все ближе и ближе.
Но кучер щелкнул кнутом, лошади рванулись и вихрем понесли дрожки домой, в Литаву. А может быть, еще дальше. Лишь немного поостыв, сообразил Петки, что он наделал ради прекрасных черных глаз крестьянской девушки, которые к тому же ни разу не взглянули на него ласково…
Переменив дома лошадей, он помчался дальше — прочь из комитата, прочь из Венгрии.
Никто не видел его целых двадцать лет. Только слухи разные о нем ходили. Майорнокцы рассказывали, будто он в Вене, и церковь подала на него жалобу королю за изрубленный крест. А король приказал за каждый палочный удар, доставшийся почтенному Котего, вырезать из тела господина Петки по фунту мяса.
Девять палочных ударов — девять фунтов мяса… Как жаль, черт возьми, что гайдук Янош не всыпал старику Котего все пятьдесят!..
Но лет через двадцать Пал Петки все-таки вернулся. Его назначили вице-губернатором комитата.
Снова водворился он на житье в своем литавском именье. Волосы Петки совсем поседели, и теперь у него были уже оба глаза, — правда, один стеклянный.
Майорнокцы с любопытством разглядывали его. Однако Петки не только не потерял в весе девять фунтов, но скорее даже прибавил с добрый центнер!
1888
ЧИНОВНИЧИЙ СКЛАД УМА
Перевод И. Миронец
Один мой близкий друг, недавно побывавший в России, рассказал мне забавный анекдот, сложенный про русских чиновников, но вполне применимый и к венграм. Вероятно, мой друг услыхал его от кого-то другого, тот другой — от третьего, а третий — от четвертого; нашелся, видно, и такой, кто записал анекдот, затем каждый приплел к нему что-нибудь свое. Если бы раздобыть подлинный текст, я познакомил бы вас с ним, чтобы вы, подсмеиваясь над русскими, думали о своих чиновниках.
Но поскольку такого текста у меня нет, я совершу плагиат и напишу рассказ о венграх. Не объявят же русские за это войну!
Итак, скажем, казначей министерства Ференц Келемен в одно прекрасное воскресенье, пообедав, отправился в Городской парк, где некий мистер Блимс показывал свой зверинец.
Среди различных укрощенных им диких зверей был ужасный крокодил, которого с превеликим интересом разглядывал названный выше венгерский королевский казначей.
И крокодил, в свой черед, с неослабным интересом смотрел на казначея, а так как клетка по оплошности не была заперта, крокодил высунул вдруг свою устрашающую голову и… гам!.. схватил стоявшего совсем рядом чиновника, всеми почитаемого господина Ференца Келемена.
Почувствовав себя в глотке крокодила, господин Келемен в страхе крикнул публике, что толпилась вокруг:
— Ой, конец мне! Доложите, пожалуйста, моему начальнику, что…
Но договорить он не успел, ибо крокодил сделал еще один дополнительный глоток и чиновник окончательно исчез в утробе взбалмошного зверя.
Женщины завизжали, мужчины бросились к мистеру Блимсу за разрешением вспороть утробу крокодила и извлечь оттуда несчастного Ференца Келемена, министерского казначея, который беспрерывно кричал, хотя слова его доносились глухо, точно из недр земли.
Хозяин зверинца мистер Блимс, поняв, в чем дело, состроил удивленную мину:
— Вы что, господа, разума лишились? Убить живого крокодила ради какого-то казначея? Тоже мне ценность — казначей!
— Но помилуйте, сударь, а гуманизм, человеколюбие!
— Черт с ним, с гуманизмом! Государство может получить даром столько казначеев, сколько ему угодно, а мне даже за деньги не так-то легко раздобыть такого крокодила.
— Все это так. Но милосердие! У него же дети, жена.
— Оставьте меня в покое! У меня тоже есть дети. А крокодил от этого происшествия, в сущности, только повысится в цене. Подумать, черт подери, крокодил с джентльменом в брюхе! Это вам не фунт изюму! Чтобы я отдал своего крокодила? Да ни за что на свете!
Тут филантропы начали советоваться.
— Последнее слово бедняги на этом свете было «начальник»… Так, может быть, лучше всего к нему обратиться?
— Правильно! Идемте к начальнику.
Помчались в Буду, к начальнику, и, запыхавшись, доложили про случай с бедным Ференцем Келеменом. Начальник наморщил лоб, затем пожал плечами.
— Гм. Что и говорить, это большое несчастье. Но я ничего не смогу сделать. Ибо Ференц Келемен взял вчера отпуск на шесть недель. А мы не имеем права вмешиваться в вопрос, где проводит свой отпуск тот или иной наш служащий. По крайней мере, такого прецедента до сих пор не было. Но вот что, господа, приходите сюда шестнадцатого октября, когда его отпуск истечет, и тогда мы, возможно, сумеем принять кое-какие меры.
— Но, сударь, ведь бедняга не проживет столько в животе у крокодила!
— Сожалею, но помочь ничем не могу.
Они в отчаянии побежали обратно к зверинцу, где уже застали горько причитавшую жену Ференца Келемена урожденную Иду Сабо, и трех маленьких келеменят.
— Папа, папочка, выйди! — плакали они.
Но до несчастного Келемена не доходили их голоса, он и теперь лишь изредка сообщал свои наблюдения:
— Ух, как чертовски палит здесь! Дали бы крокодилу много мороженого!
И хорошо еще, когда из десяти его слов одно-два было понято.
Но под вечер он сообщил новость уже более повышенным тоном:
— Это ужасно! Желудок крокодила начинает меня переваривать. Он шлифует меня, как рашпиль!
Эта деталь снова расстроила слушателей, и, прихватив с собой жену и детей пострадавшего, они побежали к самому министру, дабы он предпринял что-нибудь.
Министр вызвал непосредственного начальника Ференца Келемена и после того, как тот доложил ему про случай с казначеем, сопроводив доклад собственными доводами, сказал:
— Господин начальник прав. Мы ничего не сможем сделать. Извлечь Ференца Келемена из желудка крокодила я не имею возможности, так как крокодил не входит в мою компетенцию. Это относится к сфере министра внутренних дел. Пошли к министру внутренних дел.
Выяснилось, что разрешение на демонстрацию крокодила мистеру Блимсу выдали столичные власти. Следовательно, так как речь, по сути, идет о крокодиле, этим делом должны заняться столичные власти.
Пошли к столичным властям.
— Да, разрешение мистеру Блимсу на демонстрацию крокодила выдали мы, — сообщил Каммермайер *, — но отдать приказ вспороть брюхо крокодилу мы не можем, ибо крокодил есть частная собственность. А частная собственность священна. В лучшем случае мы можем обратиться к прокурору, чтобы он дал свое заключение по данному делу.
Прокурор составил объемистый меморандум о неприкосновенности частной собственности и, ссылаясь на Вербёци * я всю европейскую юридическую практику, выразил категорический протест против вскрытия крокодила.
Все возможности были исчерпаны. Но оставалось ничего иного, как подать прошение в парламент.
Эдэн Гаяри, референт комиссии по разбору прошении, считает, что так как крокодилы с древнейших времен по самой природе своей едят людей, буде те им попадаются, то и в данном случае крокодил не совершил никакого беззакония, ибо просто последовал издревле принятым у крокодилов привычкам. Посему прошение предлагается сдать в архив.
Геза Полони: Уважаемое Собрание (слушайте, слушайте!). Я не имел намерения выступать по данному вопросу, ибо можно лишь радоваться, если для одного из колес этой проклятой машины государственного аппарата, как бы ни было оно мало, наступает конец. И когда я вижу, что политика господина Кальмана Тисы натравливает на нашу бедную родину две породы диких зверей, одна из коих — финансисты, а другая — исполнители, — дабы они пожирали наших сограждан, то я и не думаю возмущаться случайной выходкой крокодила. (Правильно! Верно! — голоса крайне левых.) И я не стал бы здесь оплакивать того несчастного гражданина, который пребывает теперь в желудке крокодила, ибо, уважаемое Собрание, наша участь не легче, мы с вами тоже перевариваемся, только в желудке двуглавого орла. (Всеобщее одобрение.)